Техника - молодёжи 1971-03, страница 49

Напротив, в языках американских индейцев противопоставление деятеля и действия, пространства и времени не выражено, нет, к примеру, глаголов и существительных в нашем понимании. У них, как у детей, попросту несколько иной тип логики, чем в индоевропейских языках. Поэтому переход от одного языка к другому сопоставим, говоря словами Э. Сепира, с переходом от эвклидовой геометрии к другой, неэвклидовой.

Между языками налицо своеобразная дополнительность, которая существует также и между различными культурными традициями. В этом смысле лучшего языка ие существует. И попытки сведения всего разнообразия языков к одному языку означали бы то же самое, что и сведение всех школ и направлений, существующих в искусстве, к одному направлению и к одной школе. Это страшно обеднило бы человечество.

Если, образно говоря, в пространстве мысли, как в органной трубе, могут возникать «стоячие волиы» и всего несколько десятков, сотен их устойчивых конфигураций, то легко объясняется близость отдельных языков, заведомо не обменивавшихся друг с другом. Как объяснить, например, тот факт, что дравидские языки аборигенов Индостана и угро-финские языки традиционных жителей Поволжья и Приуралья имеют около 70 гнезд близких корней? История и данные антропологии решительно говорят об отсутствии в обозримое время контактов между дравидами и угро-финиамн. По-видимому, простое совокупное воздействие многообразных внешних факторов заставило срезонировать во внутреннем пространстве образов ту струну, которая сродни этим языкам.

Или рассмотрим такой факт, как поразительное совпадение орнаментов на керамических изделиях, принадлежащих заведомо не общавшимся между собой обществам и культурам. Сами орнаменты относительно просты. Это позволяет предположить, что их элементы соответствуют тем простым признакам, которые опознаются специализированными врожденными клеточными системами (полями Хюбеля), осуществляющими первичную обработку информации. Совпадение орнаментов — это совпадение «настройки», «резонанс» состояний «пространства образов».

По-видимому, иероглифическая

письменность весьма зависима от особенностей грамматического строя н звуковой организации языка. Например, в китайском языке на сочетания отдельных звуковых элементов — фонем — наложены очень строгие ограничения, и число потенциальных звуковых оболочек слов не превышает 10 ООО, в то время как в русском и в других индоевропейских языках оно достигает 2 ООО ООО.

Ввиду ограниченного числа возможных слов китайцы оказались вынужденными связывать с каждой фонемой большое количество значений, которые в устной речи поясняются мимикой, жестом, обстановкой, контекстом беседы и т. п., а в письме двум значениям с одинаковым звучанием будут соответствовать различные иероглифы. Китайцы, следовательно, объединялись в культурном отношении не общностью звуков родного языка, как европейские народы, но общностью знаков, применяемых в письме. Поэтому для китайской культуры и сопряжено с таким большим трудом расставание с иероглифами.

Но в ходе охватившей весь мир научно-технической революции конкретно-образные «языки глаза» вынуждены приспосабливаться к нормам тех склонных к абстрагированию «языков уха», которые породили само логическое мышление. На камикадзе далеко не уедешь. Поэтому в нашем веке «отставшие» языки вступили в период бурного развития. Особенно это заметно в Японии. В век машин, газет, телевидения и т. п. японский язык оказался в кризисном состоянии. Отсутствовала необходимая терминология, к тому же традиционными средствами не так-то просто быстро и точно выразить отвлеченную мысль. Пришлось вступить иа путь широких заимствований из индоевропейских языков не только слов, но и грамматических форм.

Япония не исключение. В процессе приспособления к современной культуре сильные изменения претерпели, например, языки тюркских народов Советского Союза. В них появились придаточные предложения, возникли новые «абстрагирующие» средства выражения. Для этих языков русский сыграл такую же роль, как латынь для новых европейских языков.

ОТ ГЛАЗА К УХУ

Ученых давно поражала «сверх-образность» всех иероглифических языков. Например, вместо «щедрость» древние египтяне говорили «протягивание руки», вместо «ум» — «острота лица», а вместо «энергичный» — «выходящий из сердца». В чем дело?

Хотя санскрит и древнегреческий принадлежат к одной языковой семье (индоевропейской), они по-разному отображают пространственно-вре

менные структуры. Древнегреческий четче «дробит» мир, что позволило античным философам мысленно воспарить над ним, уйти в бесконечность. Санскрит же видел мир оолее связным, поэтЬму индийские мудрецы населили его сонмами могучих взаимопронииающих стихий, а сами ушли в себя, открыли богатства нуля.

А вот африканским языкам еще только предстоит совершить долгую эволюцию к такой форме, которой должен удовлетворять язык, способный, скажем, обслуживать современную науку. Африканские страны недаром разделены до сих пор иа «франкоязычные» и «англоязычные». Увы, они вынуждены использовать в качестве государственных языки своих бывших хозяев, потому что лингвистическая эволюция протекает значительно медленнее политической революции.

В СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕТОРТЕ

Раз язык человека проникает до последних глубин и изменяется вместе с изменением образа мышления и жизни данного народа, то не приведет ли выход ив состояния «вавилонского смешения языков» к генетической и антропологической унификации человечества? Не взаимосвязано ли «пространство мысли» с генетическим кодом?