Техника - молодёжи 1991-08, страница 17

Величайшие поэты-творцы Данте и Мильтон перед тем, как воплотить в слове свои грандиозные космогонии, созерцали рождение и гибель миров в ярких видениях вплоть до мельчайших подробностей. Рафаэль писал свою «Сикстинскую мадонну», вдохновленный видением прекрасной женщины, которая, однажды возникнув перед его мысленным взором, с тех пор постоянно являлась ему. Английский поэт Уильям Блейк отрекался от авторства своих удивительных по глубине стихотворений, считая себя лишь секретарем, записывающим под диктовку свыше. А вот переживания Фридриха Ницше, когда ему впервые явился Заратустра: «Наступает откровение, это значит, что внезапно человек видит перед собой нечто, потрясающее его до глубины души, переворачивающее душу. Мысль вспыхивает как молния, человек испытывает восторг, совершенно утрачивает над собой власть. Тогда все совершается помимо его воли, а между тем он весь проникнут чувством свободы».

Нельзя пройти и мимо духовного опыта отечественных искателей Истины. Как не вспомнить державинскую оду «Бог», торжественная мощь которой выдает состояние духовной полноты и экстатического взлета, пережитое в момент ее написания. Пушкинский «Пророк»—быть может, самое яркое, самое концентрированное в мировой поэзии отражение огненного озарения, пронизанного чувством всеведения и всеединства. Мистическая настроенность Гоголя, усилившаяся под конец жизни, известна достаточно, однако еще недавно ее объясняли помрачением рассудка, вызванного внутренним уходом писателя в религиозные искания. Между тем погруженность в духовные глубины не помешала Гоголю с безупречной логи

ческой ясностью ответить на легковесные атеистические наскоки Белинского. Глубокой тайной окутан уход Гоголя, незадолго до которого русский духовидец удостоился высокого знака— видения сияющей лестницы, уходящей в бесконечность. Интереснейшее описание соприкосновения с незримой огненной реальностью оставил Достоевский, страдавший, подобно основателю ислама пророку Мухаммеду, «священной болезнью»—эпилепсией. Наблюдения Достоевского привлекли внимание не только религиозно настроенных людей, но и клини-цистов-психиатров, последователей экзистенциальной философии и даже современных мастеров дзена. Поэт и философ Владимир Соловьев, по словам А.Ф.Лосева, «как личность, как человек был ко всему происходящему необычайно чуток и чувствителен». Александр Блок в письмах к близким людям со свойственной ему сдержанностью, крайне скупо, подчас иносказательно, говорил иногда о «страшном напряжении мистических переживаний», иных из которых «не знает никто на свете».

Можно ли всех перечисленных людей на основании их переживаний отнести к категории мистиков? Понятие «мистика» достаточно расплывчато. В него могут входить и обывательские представления о сверхъестественных чудесах, и более серьезное философское суждение о реальности незримого мира, таящегося за покровом видимого. Еще глубже такое понимание сущего, которое вмещает в себя мир как единое целое, с его явными и тайными сторонами. Все тот же Лосев пишет: «... Вообще говоря, мистика, как ее здесь понимает сам Вл.Соловьев, есть просто учение о действительности, о всеедином организме, и, мы бы сказали, слово «мистика» здесь, пожалуй,

неуместно. Иначе все вполне материалистические учения о целом и частях, об общем и единичном, о сущности и явлении придется обозначить термином «мистика».

Конечно, будет большой натяжкой относить к материалистам всех упомянутых в связи с видениями знаменитостей, которые, так же как и Соловьев, исповедовали целостное понимание мира. Их взгляд раздвигал границы этого целого, включая в него более тонкие области бытия, и в каком-то смысле смещал центр тяжести с видимого плана на невидимый. К такого рода мистикам можно отнести многих. Это и греки Сократ, Платон, Аристотель, Пифагор, Плотин; и немцы Николай Кузанский, Шеллинг, Фихте, Беме, Новалис, Ницше; и англичане Уильям Блейк и Томас Карлейль; и шведы Сведенборг и Стринберг; и норвежец Ибсен; и итальянцы Данте, Пико делла Мирандола, Фиччино, Петрарка; и русские Гоголь, Иван Киреевский, Тютчев, Николай Федоров, Флоренский, Бердяев, Николай Трубецкой, Андрей Белый, Циолковский—и только ли они? Их слово было исполнено необыкновенной силы убедительности. Оно нередко имело прямое влияние на общественную мысль и социальное развитие человечества.

Попыток объяснить сущность источника видений и озарений было немало. Диапазон выводов широк: от признания божественного происхождения описанных феноменов до сведения их к нейрофизиологическим -процессам. Но ни одно из объяснений не остается на уровне тонкости, диктуемой самими феноменами. На данном этапе развития науки мы не можем с достаточной степенью точности объяснить их механизм. Поэтому наиболее интересны и убедительны те объяснения, авторы которых сами пережили нечто подобное. Прочие толкования—чистейшей воды спекуляция: человек строит гипотезы о совершенно неизвестных ему материях. Инструментарий объективной проверки — приборы, математический аппарат—разработан для изучения микромира, но не микрокосма души человеческой. Но даже если в будущем ученые научатся регистрировать подобные явления с помощью приборов (на Западе активно проводятся такие эксперименты, например, фотографирование галлюцинаций) или найдут материальный носитель видений (неизвестные частицы, поля), можно ли свести к ним духовное значение этих переживаний? Очевидно, что роль естественнонаучного анализа будет здесь в лучшем случае вспомогательной.

Естественно, что форма, которую принимает видение в сознании человека, зависит от особенностей его личности—у религиозно настроен-

Н.К.Рерих. Тень Учителя. 1932 г.

15