Техника - молодёжи 1993-04, страница 27

Чтобы задать правильный вопрос, надо знать большую часть ответа. Р. Шекл и

Они знали о нас все, кроме одного: они не знали, что мы знаем о том, что они знали. Поэтому то. что они знали, было только наполовину достоверно. А. М а к л и н

сценарию. Наяву мы способны испытывать и физическую, и душевную боль; во сне же физической боли не существует вовсе, а есть только чистые эмоции — ощущения счастья или ужаса, несравнимые по силе и яркости с обычными переживаниями.

И мы не боимся заснуть, хотя при этом как бы на время умираем, выпадаем из реальной действительности. Вместе с тем именно тогда мы чувствуем себя бессмертными — нередко во сне люди видят собственные похороны, глядят на свое бренное тело будто со стороны, а их «Я» все же продолжает существовать.

А теперь попробуйте ответить: если человек заснул, ему снился какой-то сон (может быть, приятный, а может, и отвратительный), и он вдруг действительно умер (то есть навсегда перестал общаться с нами, бодрствующими), то что ему приснилось в этот момент? И снится ли ему что-либо потом? Куда девается «Я» скончавшегося во сне?

Рассказы людей, переживших клиническую смерть, как бы побывавших «на том свете», собрал и классифицировал врач Раймонд Моуди, известный своей книгой «Жизнь после жизни». Но если, по его мнению, человек и после смерти нечто испытывает, то можно предположить, что похожие переживания возникают и до рождения. И если о «загробной жизни» могут поведать лишь те, кто почти чудом вернулся в наш мир, то о жизни до рождения должны помнить все. Действительно: самые яркие впечатления первых детских снов иногда сохраняются на многие годы; и с этими воспоминаниями можно сравнить рассказы пациентов доктора Моуди.

Образы бесконечности

Так, они утверждают, что, умирая, испытывали чувство стремительного движения, полета по темному, бесконечно длинному туннелю к недостижимому яркому свету. Точно то же и я не раз испытывал в детских снах, причем ощущение движения было очень неприятным, но впереди сияло как бы само счастье, которого не удавалось достичь лишь из-за пробуждения.

Другой вариант типичного детского сна: я убегаю по темному туннелю от кого-то очень страшного, кто меня вот-вот схватит, навстречу близкому спасительному свету — кажется, достаточно сделать всего шаг, чтобы оказаться в чьих-то добрых объятьях, но ноги не слушаются, и свет опять-таки недостижим, хотя и опасности удается избежать, ибо в самый критический момент я просыпаюсь.

При тяжелой болезни, с температурой под сорок, в бредовом полусне, меня преследовал еще один кошмар. Чудилось, будто держишь между пальцами что-то неуловимо тонкое, вроде нити или листка, и его надо во что бы то ни стало удержать, не выпустить из рук. А оно становится все толще, толще и вдруг, когда уже не умещается между пальцами, вновь делается неощутимым и опять начинает неудержимо распухать — и так много раз подряд.

Иногда снилось, будто просыпаешься, но тут же понимаешь: на самом деле ты все еще спишь. Просыпаешься снова, в радостной уверенности, что, наконец-то, по-настоящему, но и это, а потом и следующее пробуждение оказывается всего лишь сном...

Я не вел систематических исследований, подобно Моуди, но, судя по многочисленным рассказам близких и знакомых — а люди часто делятся друг с другом своими снами,— в детстве и при болезни все видят нечто очень похожее.

Итак, эти сны роднит чрезвычайно яркое и образное ощущение бесконечности пространства и времени. С точки зрения математики бесконечность есть величина, которая постоянно возрастает, но никогда не завершается, не становится равной чему-то определенному. Ее геометрический образ — линия, вдоль которой можно двигаться с любой, сколько угодно большой скоростью, но никогда не достичь ее конца, которого нет. Другой моделью может служить конечный отрезок — если скорость движения вдоль него бесконечно мала.

Не правда ли, очень похоже на полет по нескончаемому туннелю снов к недостижимому свету или безуспешное бегство к близкой спасительной цели на непослушных ногах? Или на нечто, непрерывно распухающее между пальцами и ускользающее из них?

Сейчас математики активно интересуются так называемыми фракталами — особыми самоподобными структурами, с однотипными деталями бесконечно уменьшающегося и увеличивающегося масштаба. Их любые, как бесконечно малые, так и бесконечно большие, фрагменты по строению ничем не отличаются друг от друга Фракталы возможны не

только на плоскости, но и в пространстве. Простейшим примером трехмерной фрактальной структуры могут служить вложенные друг в друга арбатские матрешки: какую бы из них мы ни приняли за «настоящую» (Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина...), мы окажемся в каком-то определенном мире, но если начнем перемещаться от одной матрешки к другой, то потеряем точку опоры, ощущение реальности.

Разве не похоже это на сон, в котором мы просыпаемся несчетное число раз и никак не можем определить — когда же пробудились в действительности? И не напоминает ли это нашу сегодняшнюю жизнь, когда мы не знаем, на каком свете находимся?

Конечные фрактальные структуры встречаются и в природе. Так «устроены», например, и электрический разряд, и крона дерева, и линия морского побережья, и силуэт горной гряды. А некоторые современные физики полагают, что фрактальную конструкцию имеет и вся Вселенная, неограниченно, до бесконечности, простирающаяся как вширь, так и в глубь пространства.

Итак, одни и те же образы бесконечности возникают не только в сознании спящего, недавно родившегося, больного или умирающего, и даже не только в сознании бодрствующего и вполне здорового ученого,— они существуют в самой реальности, создаются самой природой.

«Я» и «не-Я» Пациенты доктора Моуди утверждают, что после клинической смерти они приобретали способность левитировать, свободно передвигаться в пространстве, причем иногда отделяясь от своего тела, глядя на него со стороны. Снова сходство сна и смерти — ведь вряд ли есть человек, который бы никогда не летал во сне. Примечательно, что такие полеты особенно часто совершают дети; с годами эта способность угасает, но возникает вновь в самом конце жизни. Почему? Почему мы познаем полет и бесконечность лишь во сне и на грани бытия? И почему при жизни, во время бодрствования, наше «Я» крепко привязано к телу?

И снова вернемся к вопросу: что же такое «Я»? Попробуем это понять, выяснив, что такое «не-Я», то есть мысленно отделив себя о г всею остального мира — полностью, вплоть до собственного физического тела.

Подобная процедура самоотс i ранения называется рефлексией Допустим, вы ведете с кем-то интересный разговор. Представили? Вот вам и простейший пример рефлексии: ведь вы мысленно воссоздали образ не только своего собеседника, но и самого себя. Такой взгляд, как бы со

25