Техника - молодёжи 1998-08, страница 45

смеявшись, хозяин сообщил актрисе: — Ты его не бойся, дивко, вин трохи той... — Хоменко покрутил пальцем у виска. — Но добрый человек, и горилку пьет, як вси православии, прости меня, Господи!.. — Скосив глаза, все ли видят, представитель Президента махом перекрестился. — Так! Ну, ничого рассиживаться, всталы тай поихалы...

— Куда? — поднял писаные брови Вулич.

— На Кудыкину гору... До штабу району, там уже и стол накрыт.

Вояки сраные, внутренне окрысилась Алька, вот они для чего

штаб используют — с актрисочками гулеванить втихаря от жен! Погодите, придет и сюда линия огня... Вслух же сказала:

— Вы мне переодеться дадите, деятели?

— Намьек поняв, выходим... — Трохим Карпович хлопнул Вули-ча по спине, тот поспешно встал.

Вдруг, легко перекрыв болтовню и звон стаканов, из-за двери донесся не человеческий и даже не звериный, а какой-то механический, сиренный визг. Надо было иметь крутое воображение, чтобы признать в нем голос Шнабеля. Затем ударом распахнулась дверь, и предстал сам народный умелец, всей щуплой фигурою и торчащими вокруг лысины патлами выражая крайний ужас. В наступившей тишине Валерочка уронил бутылку.

— Там, там... — трясясь, Гарик тыкал пальцем в сторону сцены. — Там!.. Ой, я не могу-у...

И завыл, уткнувшись в ладони.

Секунды оцепенения кончились. Смяв Гарика, все рванулись вон из гримерной. "Куды?!" — завопил Хоменко; отброшенный, сел на столик, и ножки под ним подломились. Схватив Альку за руку, Вулич сказал быстро, сухо:

— Одевайтесь и марш отсюда. В гостиницу не заходить, погуляйте где-нибудь за рекой Патрулям старайтесь не попадаться. Ая...

Не договорил. Со сцены донеслись вопли, усиленные пустотой зала, и толпа вломилась обратно. Трохима Карповича и саламандровой его свиты уже и близко не было, осталась лишь труппа "Вифлеема". Клочьями срывали с себя саваны, балахоны, ангельские крылья; одеваясь, не попадали пуговицами в петли, с плачем дергали непослушные молнии. Валюха в одних плавках, мотая грудями, везде искала свою косметичку.

Алька обернулась что-то спросить — Вулич словно испарился... Гена Волощук, пытаясь завязать шнурки, шумно рухнул и подниматься не спешил.

"Да что случилось-то, вашу мать?!" — загорланила она. Никто из метавшихся и вопивших не ответил; тогда Алька, яростно прыгнув, ухватила за платье кого поближе. Витулю Ильчишину. Та вывернулась, но на бегу сделала жест, проведя растопыренной пятернею по своему лицу.

Разом все стало ясно; выбор был прост — забиться в истерике или быстро, четко действовать. Предельно собрав себя, несколькими точными движениями она влезла в джинсы, заправила их в сапоги, надела свитер и куртку. Все деньги в кармане, слава Богу... паспорт, Ростиков дезодорант... что ж, вперед!

Но нелегко было отодрать подошвы от пола. Даже под угрозой смерти, не могла она просто так уйти — не побывав в гостиничном номере, бросив там вещи. Годы нищеты научили: все, изготовленное фабричным способом, бесценно. Знакомые Альки, да и она сама, выскребали разрезанные тюбики из-под зубной пасты, стирали бумажные салфетки, на много месяцев растягивали баночку майонеза; женщины не вылезали из брюк, поскольку на колготки в витрине "фри-шопа" можно было лишь помолиться, и радовались, что электричество подают на даа часа в день — дольше служили лампочки...

Сжав зубы, пересилила себя; но другой задержки не избежала. Ноги сами понесли через сцену... Интуиция! Да нет на свете никакой интуиции. Человек не выходит на общий поклон, пропускает выпивку в гримерной — а у нее, Альки, даже сердце не дрогнет. Дура бесчувственная. Он же друг, вернейший, преданный... ею сейчас!

Корзун сидел посреди сцены в луче невыключенного софита, уронив голову и свесив руки. Так и не снял он трико с намалеванными ребрами, рядом валялась обернутая фольгой коса.

"Зверушка", — позвала Алька, и он медленно обернулся. Грим еще был на актере, подобие маски из прибеленного пудрою мха. Алька невольно подалась к нему, — жалость была нестерпима, — но тут Ростик взялся за щеку и снял с нее лоскут, так что открылись челюсти и зубы. Гнилостный запах достиг ноздрей Альки...

Жизни Ростику оставалось не более часа: если теперь сесть и смотреть, можно будет увидеть, как со скоростью минутной стрелки болезнь поглощает плоть, рушит кости, пока не растечется комом слизи человек. Это показывали по телевидению.

"Прощай", — сквозь слезы шепнула она и бросилась прочь. На бегу вспомнила, как целовала Корзуна перед спектаклем, и стала рукавом тереть губы, охваченная неистовым желанием тотчас найти одеколон, спирт, серную кислоту, что угодно — хоть бы и с кожей содрать гибель.

Пришлось удовлетвориться ржавой струей из крана, тотчас иссякшей. В холле с радостными советскими фресками, с опрокинутыми и выпотрошенными игральными автоматами не было ни души. Наверняка кто-нибудь уже вызвал санотряд, следовало поторопиться.

Выскочив из дворца, Алька поспешила мимо гостиницы, наискось через площадь, — надо, по совету Вулича, быстрее спуститься к мосту.

Ни народу кругом не было, ни транспорта. В безлюдье сама себе казалась она точкой на скрещении чьих-то следящих взглядов, объективов, прицелов... О Боже, кто это?! Фу... всего лишь темные статуи мемориала Славы.

На середине моста, открытого всем ветрам, страх ее достиг предела. Сейчас окликнут в мегафон, догонят, пристрелят...

Лишь сойдя на низкий берег Ольшанки, почувствовала себя немного спокойнее: приречные кусты, сухой тростник сулили хоть какое-то убежище.

Изрядно удалось ей отойти по утоптанной тропе, когда там, на площади, началось. Слышала Алька рев двигателей, и треск, и железный великанский голос, кричавший властно и неразборчиво. А потом великан шумно вздохнул, и центр города закурился черным. Санконтроль поджег дворец.

Выше начинались усадьбы. На самой окраине поскреблась она в закрытые ставни дома. Внутри протопотали, ахнула женщина и будто бы зажала себе рот.

— Извините, — без голоса сказала Алька; откашлявшись, повторила громче: — У вас нельзя попросить воды?

Втайне надеялась она добыть и хлеба... Сторожка скрипнула дверь; Алька вся подобралась, глотая слюну. К счастью, хозяева видели ее так же плохо, как она их: заряд дроби, в упор пущенный с веранды, плотным комом вжикнул мимо и пробарабанил по крышам через улицу. Истерически залились собаки.

Она едва отдышалась, стоя среди поля, в жидкой снеговой каше. Стократ чиненные, сплошь в латках сапоги были уже мокры насквозь. Куда идти, где Киев, не знала даже примерно. Кругом на белом видела купы сосен, дальше — могучие бока холмов.

Инстинкт велел подняться еще выше и осмотреть местность; взойдя на холм, Алька тотчас заметила огни.

Огней было четыре, они поочередно зажигались и гасли над рощею — желтый, красный, желтый, красный... И — ни звука. Это не походило ни на армейский патруль, ни на пост ЭВК. От огней исходили покой и умиротворение, словно от новогодней елки; не раздумывая, Алька поспешила к ним.

За колючими, набрякшими водою лапами, на поляне открылось ей странное, невиданное здание. Высотою с обычный трехэтажный дом, сплошь из темного стекла, а может быть, пластика, с мягкими бликами на ребрах — стояла ступенчатая пирамида, огни ровно обегали квадрат ее вершины.

Альку и тянуло к пирамиде, и отталкивало: а ну, как угостят чем-нибудь покрепче дроби?.. Голод решил сомнения, подобно злому псу рванув ее изнутри. Она пошла вперед, ища взглядом двери.

— Заблудились, милая?

Ноги Альки обмякли: за ней стояли двое рослых, плечистых... Санконтроль, нацгвардия, СБ — или новая какая-нибудь спецслужба, на горе нам беззащитным?.. Впрочем, разговор начался приветливый.

— Вы не местная, наверное?

— Д-да, из Киева...

— В городе, кажется, случай?

Так теперь говорят все: "случай" — и уже ясно, о чем речь.

— Случай...

— А вы, значит, не пожелали со всеми в фургон?

"Смываться", сказала она себе; но с места не тронулась, уловив

слабый блеск металла у поясов двоих.

— Курить хотите?

— Я есть хочу, — внезапно и резко обозлясь, как это с ней бывало, заявила Алька. — Со вчерашнего дня крошки во рту не было!

— Милости просим, — но еда у нас, знаете ли, самая простая.

Двери она так и не ощутила. Ее просто провели внутрь пирамиды, в сухой нагретый воздух, словно невещественной стала литая стена. Бездумно радуясь теплу и заботе, взошла по закруглявшейся лестнице во второй ярус; там в стене зиял овальный проем, открывая мягко освещенную комнату.

Все кругом было — изголуба-коричневая, на просвет дымчатая масса; будто из себя выплеснула она пару кресел в виде шаров с выемкою, толстую плиту стола, кубы и призмы с роями внутри светляков — тронь, где надо, и вновь свернется, слепится все в монолит..-

Ей предложили снять сапоги, дали вафельное полотенце и теплые носки грубой вязки. А еда и впраеду оказалась — проще некуда... Перед гостьей ловко нарезали черный ноздреватый хлеб с великолепным запахом тмина, корицы — запахом детства. Рядом был поставлен стакан и налито в него медленной струею густое, тревожно-красное вино. Первый глоток показался Альке тягучим и приторным; со второго она поняла, что в жизни не пила ничего вкуснее.

ТЕХНИКА-МОЛОДЕ Ж И

8 98