Техника - молодёжи 1998-08, страница 44

Валера сидел мучительно прямо, вцепившись в подлокотники. Над его головой, нед обклеенным фольгою венцом возник яркий огненный круг, распался на семь звезд.. Владыка в зале шумно пошевелился: не слабо Гарик Шнабель, народный умелец, из сущего металлолома собрал свою светозвуковую систему!

"Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся..." Пришла очередь Альки явиться пред очами городи-щенского мандарина. Оправив покрывало, тихим балетным шагом приблизилась она к Сидящему на престоле. Хозин по сторонам не глядел, старался прятать дыхание, но запах бил от него, приторно-тошный. "Закусывать надо, Валерочка!" — шепнула Алька, и тут же лавиною рухнули слова Судьи, воистину в нечеловеческий глас обращенные усилителями и ревербераторами Шнабеля: "Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушатся..."

Установка Гарика работала во всю мощь: "от престола исходили молнии и громы и гласы". Валерочка пытался сосредоточиться, поднимая перед собою книжку, обтянутую малиновым бархатом, с гипсовыми посеребреными печатями... руки трясутся, чуть не уронил... слава Богу, держит!

Первая печать была лихо сорвана. Из-за кулис, готовясь подняться, на сцену ужами выползали мертвецы, Алька слышала матерщину. Чад от раскаленной плитки повалил гуще, в ладонь кашляли уже все.

Выводить на сцену коней было бы накладно, да и противоречило режиссерской условности: потому трое актеров в черном изображали бешеную скачку. Четвертым всадником был Корзун, длинный и нескладный. При взгляде на него Альку передернуло: ну, приехал Борис Василич со своей символикой! Лицо Ростика было покрыто влажным мохом, с выгнившими ямами щек, точь-в-точь "зеленая маска"...

Багровый свет залил чадную сцену. Старательно корчась, мертвецы вставали из могил: Ленка Ильчишина напялила корону, Виту-ля — папскую тиару... Отсчитав нужный темп, Алька молитвенно простерла руки к Сыну и заголосила, пытаясь вызвать Его жалость: "И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальни-ки, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и скройте нас от лица Сидящего на престоле!.."

... Чтоб черти взяли этот громадный черный свиток, склеенный из листов ватмана, со звездами, присыпанными стеклом для сверкания! Он и на репетициях шел коробом; сейчас Нинуля с другим ангелом пытались скрутить его, спешили, пока еще не отвалился угловой лист. Наконец, небо было свернуто и осталось висеть на веревках; сестры Ильчишины, произведенные в праведницы, шустро вскочили на обтянутые черным кубы, прочие мертвецы простерлись на полу, и Гарик вывалил на них поток искр. Многовато паленого, подумала Алька, — как бы Хоменко не остановил спектакль.

Обошлось. В дымище и кастрюльном грохоте приближался главный момент мистерии. Помнилось Альке, Борис Василич хотел тут всунуть эпизод со звездой Полынь, имея в виду то ли Чернобыль, то ли ядерные взрывы последних лет на Кавказе и в Хайфе, — уже и противогазы висели в костюмерной. Потом отказался режиссер от "лобешника", "агитки" — и прямо перешел к пышному явлению Вавилонской блудницы на звере. Зверь был неплох. С хищной улыбкою на морде, — самая дорогая бутафория, каркас варили на военном заводе, — но Валюха!.. Даже видавшая виды киевская публика ерзала и раздувала ноздри при ее появлении. Губы чувственного клоуна, рыжая челка, алая прозрачная ткань на золоченных сосках; никакого нижнего белья, поза верхом на звере — колени в стороны, наглый вызов мужчинам, всему миру! Верилось словам, которые выкрикивал, борясь с дымом, Гена Волощук: "С нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле". Подростки в зале восторженно взвыли, свита Хоменко на них зашикала. И было даже обидно, когда Валюха низверглась в ад кромешный, где мелькали жадные руки грешников, совсем не заслуживавших такой награды...

Последняя война, истребившая царей и воинство их, стараниями тренера по фехтованию выглядела недурно. Зато финал, по мнению Альки, вышел скучным и заболтанным. Все страхи и потрясения кончились; Гена Волощук, почти весь спектакль проторчавший столбом у правой кулисы, то воздевая руки, то закрывая ими лицо, гнусавил на авансцене, как увидел он "новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет". С другой стороны, — думала Алька, простирая полы синего плаща над склоненными праведниками, — как покажешь на сцене "святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба"? Слайдами, что ли, небоскребов Манхэттена? Или гимнастическими упражнениями? Не Василичу с таким справиться...

Полюбопытствовав, смотрит ли Хоменко, — увидела она, как подсаживается к сатрапу высокий, вальяжный брюнет в лайковом пальто. Должно быть, непростой гость явился под занавес: один из холуев так и вспорхнул, уступая место рядом с "самим". По

шептались. Пришедший благосклонно глядел на триумф праведных, стараниями Шнабеля озаренных аркою почти настоящей радуги.

Все кончилось. Владыка хлопал, смеясь и качая плешивой головою, камуфлированная свита отбивала ладони; кто-то из подростков свистнул так, что проснулась старушка в третьем ряду и громко спросила у подруги: "Що, вже почалы?.." Гарь висела сизыми пластами, словно здесь перекуривал целый полк. Откланявшись вместе с мертвецами и ангелами, встретив ласковый обволакивающий взгляд брюнета, Алька вернулась в гримерную.

Больше всего хотелось ей сейчас очутиться в гостиничном номере; если есть ток — согреть кипятильником воды и всласть умыться. (Дворец на время репетиций и спектакля снабжался энергией по личному приказу Хоменко.) Но хрена с два! Приглашение на гастроли надо еще отработать... Без намека на стук ввалился диктатор со свитой, за ним петушками поспевали директор дворца и Борис Василич; начались охи, ахи, целование ручек, явилось дефицитное шампанское, и всегда готовые Гена и Валерочка, даже не разгримировываясь, уже тащили стаканы. Плоские комплименты, пошлятина самая скотская, — злилась она, работая ваткой с вазелином. Интересно, кто будет домогаться ее тела: сам ли сатрап или кто-то из вьющихся вокруг него районных чинов?..

— Вы позволите?

"Какой реприманд неожиданный" — к добру ли, к худу?.. Рядом, полон деликатности, присел тот, в лайковом пальто: сильное лицо с крючковатым носом, близко посаженные глаза-маслины; блестящие, ухоженные волосы до плеч. Что-то такое исходило от него... сладко-жутковатое, покоряющее. Точно Алька была еще школьницей и общалась с мировым рок-идолом.

— Разрешите поздравить вас со спектаклем, Алина...э-э... Сергеевна! Примите мои самые искренние...

Он приложил холеную руку к груди, Алька пожала плечами:

— Спасибо, конечно, но... это же не премьера, премьера давно была!

— Ну, для меня это премьера. Я -то вас вижу в первый раз!...

"От души хвалит, или..." Алька поймала себя на том, что "или"

тоже вполне приемлемо. Вообще-то, редко с нею такое случалось, блюла себя Клюева, но — и на старуху бывает проруха: поговори еще немного с нею любезный гость да зазови потом в свой номер на рюмку кофе — пожалуй, что и согласилась бы...

— Виноват, не представился: Юрий Вулич, редактор московского телевидения.

Стало ясно: тщеславный Хоменко пригласил телевизионщика, дабы на весь свет раззвонить о гастролях "Вифлеема" в Городище, а главное — о самом себе, меценате, среди войны и разрухи спасающем искусства. Сколько же это денег надо, да не гривен пустых, уже печатаемых купюрами в миллиард, а валюты, чтобы залучить сюда гражданина воюющей с нами страны!

— Будете снимать на видео?

— Да нет. я один, без группы. Сначала надо еше сценарий написать...

Манера говорить врастяжку, все жесты были у него чуть показными — этакая скромная бравада уверенного в себе красавца. Отыскивал сейчас Вулич сюжеты для программы о религиозном возрождении, подобно Ростику, не боялся пересекать фронты. Привлекали его и церковная блажь Хоменко, и театр, поставивший мистерию, — все в суп годилось!.. Внезапно и почти пугающе посерьезнев, москвич спросил:

— Сами-то... в Бога верите?

Алька помолчала немного, колеблясь — открывать ли душу; ответила честно:

— Верю. Но не в того, что на иконах, а в другого... с которым можно самой говорить, без священника!

— Хм, разновидность протестантизма...

— Не знаю. Я — верю так.

Уловив в ответе дрожь обиды, Вулич оголил рафинадные зубы:

— О-о, это ваше святое право! А как... э-э... насчет Страшного Суда? Только не на сцене, а в жизни? Будет он, как по-вашему?

Ей показалось, он ждет с нетерпением, странным после шутливого вопроса. Впрочем — журналист, его дело доить чужие мозги.

— Может быть, и будет, но... честно говоря, я не думаю, чтобы все было точно как в Библии. Это Борис Василич... наш режиссер... он лупил прямо по тексту, мы из книжки учили. А если Суд будет на самом деле, то — не такой...

— Ве-ли-ко-лепно! — Вулич сделал жест из итальянских фильмов: прищурив глаз и выпятив губу, потряс рукою со сложенными в кольцо большим и указательным пальцами. — Вы дадите сто очков вперед любому богослову! Действительно, кем надо быть, чтобы через две тысячи лет воспринимать буквально всю эту темную еврейскую абракадабру. Я думаю, что нам с вами есть смысл продолжить...

— Що це ты наших дивчат охмуряеш? А у мене разрешения спросив?.. — Караваями теста лапы Хоменко легли — правая на плечо Юрия, левая пригнула к столику хрупкую Альку.

— Ну, какие ж они ваши, Трохим Карпович? Киевские!

— Так то и значит — наши, а не ваши, московские... — Густо за

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 8 98