Техника - молодёжи 1999-04, страница 46
ся — ну и дрянь же у него зубы, наверно, в северных морях плавал... Поганый оскал рыжего не стер даже удар локтем. Игла смещалась, сантиметр за сантиметром... с-сука, еще несколько секунд, и она коснется моей кожи. Это будет последнее, что я почувствую... Нет! И я хрипло заорал в ухмыляющуюся рожу, отступая в глубь себя, проваливаясь, отдавая власть над телом другому: — Зверь, выходи! Зве-е-е-е-ерь!!! Тони Мне было восемь с небольшим, когда я упал за борт прогулочного катера. Дурацкая история... Представьте: солнечный день, суденышко на подводных крыльях, на полной скорости рассекающее воду, нарядные люди на палубе. Я перегнулся через бортик, пытаясь разглядеть в пене за кормой ходовые винты... Все произошло слишком быстро: свесившаяся над водой часть тела перевесила ослабевшие ноги, я вмазался лицом в бортик, а секундой позже ноги последовали за головой... Самый большой водоем, с которым мне до этого приходилось иметь дело, — наш домашний бассейн, размером четыре на семь метров и к тому же с пологим дном. Барахтаясь «по-собачьи», я одолевал его в ширину и гордо называл это умением плавать. А нырять я и вовсе не пробовал. И вот — кубарем в морскую воду! Удара о поверхность не почувствовал — просто что-то холодное, безразмерное охватило со всех сторон, мягко сдавило горло, заложило нос, уши. Какие-то мгновенья тело сохраняло неподвижность: мне казалось, что вот-вот сильные руки отца выхватят меня из воды, как это всегда бывало в бассейне, когда не хватало силенок и я начинал захлебываться. Но вокруг была только клубящаяся светло-зе-леная муть — и стало страшно, и я вразнобой задергал руками и ногами, рванулся вверх, к свету, но кругом по-прежнему был холодный, плотный, безразличный студень, а воздуха уже не хватало и грудь нестерпимо жгло изнутри. Мне почти удалось вынырнуть — я даже успел увидеть уходящий белый катер: там не кричали, не бегали по палубе, не прыгали за борт, никто не вопил в рупор: «Человек за бортом!» Не заметили... Рывок вверх отнял остатки сил, а воздуха все не было, и меня заполнял давящий зеленый холод — он уже и в носу, и во рту: я кричал под водой, вернее, пытался кричать в безумной надежде, что меня услышат. И меня услышали! Странно знакомый мальчишеский голос прозвучал прямо в голове: «Не дрейфь». Я уже не мог удивляться, я лишь успел мысленно спросить: «Ты Бог?» Ответа не расслышал: последнее, что помню: это руки, мои руки, мощными рывками выносящие тело вверх... а может, это был уже предотходный глюк? Нашли меня на безлюдном пляже милях в пяти от места падения. Без сознания, ногами в воде... Родители не пытались понять, как мне удалось выжить, — они просто благодарили Господа за чудо, хотя прежде особой набожностью не отличались. Теперь же мать искренне уверовала и редкое воскресное утро проводила вне церкви. Но их радость омрачалась моей болезнью — то, что врачи назвали последствиями шока, затягивалось: я лежал без движения, не мог даже говорить, только с трудом показывал глазами: «да», «нет». Мной занимались лучшие спецы города и приглашенные столичные знаменитости, но без особых успехов. Первый месяц, пока еще была надежда, со мной непрерывно сидел кто-то из семьи, чаще мать или Ральф. Брат не умолкая говорил, рассказывал последние новости, описывал все те места, которые мы обязательно с ним посетим, когда я поправлюсь. Мать плакала и молилась... Почти каждый день заходил отец — несмотря на чудовищную занятость кандидата на пост мэра. Я видел неподдельную боль в его глазах, и на мои тоже наворачивались слезы, так что приходилось усиленно моргать — для близких это было бесконечное «да-да-да-да...» Потом Ральфа услали в колледж, отец с головой ушел в выборы, и только мама днями просиживала у моего изголовья, читая Библию или сжимая мою руку... Родителей, как я потом узнал, убеждали в том, что мой рассудок непоправимо пострадал во время пятимильного плавания в открытом море. Это не было правдой, но вполне могло стать ею в недалеком будущем: длинными бессонными ночами я медленно сходил с ума. Но что же голо с? Когда я окончательно убедил себя в том, что тот просто почудился мне на пороге смерти, он раздался снова. — «Как дела?» — «Кто ты?» — «Друг». — Все. Я рехнулся... — «Нет». — «Зачем ты?» — «А зачем всё? Помочь. Тебе». Он стал навещать меня каждую ночь — если это и было сумасшествие, то приятное. Мы разговаривали — вернее, говорил большей частью я, рассказывая, советуясь, размышляя вслух, — Друг оказался идеальным слушателем. Его реплики состояли из двух-трех слов, но отвечал он всегда в точку, наталкивая на новую тему беседы. От прямых вопросов о себе уклонялся, замолкал или даже покидал меня — правда, ненадолго — он всегда возвращался в ответ на мои слезные мольбы. Как нужны мне были наши нескончаемые ночные разговоры! Но иногда и днем я ощущал его молчаливое присутствие — и это меня тоже поддерживало. И вот в одну прекрасную ночь Друг сказал: «Ноги. Пальцы. Шевели». — «Не могу. Я парализован» — «Можешь. Давай». — «Ничего не выходит. Не получается... — Я почувствовал, что он уходит. — «Стой!» — «Пытайся. Еще». Я попытался — и... Пальцы шевелились. Я закричал от радости — мысленно, про себя, потому что рот по-прежнему не слушался. «Молодец. Хорошо». — «Я могу! Получается, ура!» — «Руки. Пальцы. Давай...» Сейчас я думаю, что он поначалу двигал мои онемевшие конечности за меня, но это заставило лед тронуться. Стоило мне только поверить в себя—и дело пошло. Через неделю я смог согнуть локти и колени, через две — сделал, шатаясь, первый робкий шаг. Труднее всего пришлось с восстановлением речи, фактически пришлось учиться говорить заново и здесь помощь Друга была особенно кстати. Свои успехи я держал в секрете, как ни хотелось поделиться ими с близкими. Но зато когда семья заглянула ко мне на Рождество, — настал мой звездный час. Теперь-то я понимаю, что это было эгоистично и жестоко по отношению к ним. Но тогда... Я встал на подгибающиеся ноги и, задыхаясь от волнения, произнес: — Здравствуй, мам. С Рождеством, папа. Привет, Ральф. Мама грохнулась в обморок. Брат орал что-то нечленораздельное и тряс меня за плечи, отец молча обнял и крепко прижал к себе. В первый и, наверное, в последний раз я увидел, как он плачет. Странный паралич ушел. А Друг остался. В одиннадцать лет я еще раз убедился, что он хорош не только как собеседник и врачеватель. В гараже Ральф случайно дал папиному «Седану» задний ход именно в тот момент, когда я находился между багажником и бетонной стеной. Тело вдруг стало чужим, не моим, само крутанулось вокруг оси, уперлось спиной в стену и встретило наваливающийся неодолимой тяжестью аэромобиль на обе руки и ноги. Рот раскрылся и крикнул так, что заложило уши: — Тормози, Ральф, тормози!!! Три секунды понадобилось брату, чтобы сообразить, что происходит, и среагировать. Три секунды мои руки и ноги, ставшие руками ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 4 9 9 44 |
