Техника - молодёжи 1999-04, страница 47

и ногами Друга, сдерживали добрую тонну металла, стремящегося вмять меня в бетон.

Но далеко не всегда он приходил на помощь. Как-то во время игры в футбол Толстый Сэм подставил мне откровенную подножку, и делом чести было надавать ему по шее. Однако весил обидчик раза в два больше, чем я, и потому просто откидывал меня в сторону, как мячик, не переставая глуповато улыбаться. Вечером, обрабатывая фингал свинцовой примочкой, я сердито вопрошал в пустоту: «Друг, почему ты меня бросил, почему не вмешался? Ты ведь мог сделать из него отбивную!» — «Да», — подтвердил знакомый голос, вроде бы и мой, и не мой, с легкой хрипотцой. — «Тогда почему?» — «Не смерть», — последовал привычно краткий ответ. — «Что?» — «Толстяк — не смерть», — с трудом связал Друг вместе три слова. — «Ну ты даешь! А если бы он меня покалечил?» — «Судьба», — отвечал Друг и усмехался чему-то своему: у него было странное чувство юмора.

Со временем я привык к Другу, как привыкают к умению читать, писать, водить машину. И сейчас лишь сознание того, что я остался все-таки не совсем один, удерживало меня от отчаяния, от истеричных соплей.

Я надеялся, что Друг сможет мне как-то помочь.

Клод

То, что я не единственный хозяин куска мяса неправильной формы, в котором приходится обитать, я знал давно — столько, сколько помнил себя. Что-то дремало во мне, изредка просыпаясь и оглядывая мир моими глазами. Странный сосед не доставлял никаких неудобств и вообще не заявлял о своем присутствии до поры до времени. Когда и где он дал о себе знать впервые? Спустившись в глубины памяти, я нашел ответ. Детский сад в провинциальном городке на территории тогда еще Народной Среднеазиатской Республики, очередь на закаливание. Белобрысый пацаненок толкает меня так, что я чуть не падаю. Еще бы: мне четыре, а ему все шесть, и он на голову выше меня. Потом... короткая вспышка, и я вижу, как катится по холодному кафелю, сметая ванночки и горшки, мой обидчик. С удивлением разглядываю свои пухлые ладошки. Это я сделал?

Следующие случаи, а было их немного, шесть-семь, помню четче. Вот спортзал техучилища, раздевалка, куда вломились четверо. Зверь реагировал быстрее меня — ломал кости, выбрасывал вопящие тела в распахнутую дверь, и они с грохотом скатывались вниз по лестнице. А это армия, учебка, бетонный плац. Сержант Шкебин избивал меня перед строем таких же, как я, салаг. За что? За то, что я недостаточно почтительно приветствовал его. Удары сыпались градом, и, прикрывая руками голову, я боролся с рвущимся на свободу Зверем, чувствуя, что не удержу его долго. «Хватит!» — кричал я в рябое лицо своего мучителя. — «Хва-а-атит?» — и удар, еще удар, в солнечное сплетение, в пах. Боль была адской, и я потерял контроль, и все цвета стали оттенками красного, а сержант — легкой тряпичной куклой...

Потом был слепящий свет в лицо и тягучие, набившие оскомину вопросы. «Никак нет, господин капитан. Я стоял спиной, а когда обернулся — сержант уже не двигался. Ребята говорят: вроде, он оступился и упал затылком прямо на край бордюра... Да вы спросите их...» Не знаю, что показали солидарные со мной товарищи, но переломанные ребра умершего не приходя в сознание сержанта никак не укладывались в наивную версию несчастного случая. И уже на второй день следствия голос из тьмы за лампой предложил мне выбор: трибунал за убийство командира отделения или отправка добровольцем в спецчасть на север. Догадываетесь, что я выбрал?

Полгода нас натаскивали, как натаскивают бойцовых собак. Потом началась бойня. Сначала нам везло — и вседозволенность победителей опьяняла. Но пришли люди в красивой разноцветной форме, умеющие воевать не хуже нас. Они молчали на допросах, а когда становилось невмоготу — умирали, заглатывая собственные языки, но и без слов любой дурак узнал бы в них уроженцев Полуострова. А потом их стало очень много, слишком много; теперь они носили свои бело-голубые береты, не скрываясь, и дела у нас пошли совсем скверно. Я принял взвод, когда взводного ослепило лазерной установкой, а два дня спустя — роту, когда ротный сошел с ума, плакал и умолял всех сдаться. Рация выплевывала идиотские, невыполнимые приказы, и я расколотил ее о выхлопную трубу мотоплана. Построил людей и сказал, что будем прорываться. Куда — хрен его знает. Но — прорываться.

Того сукиного сына, что первым выстрелил мне в спину (пуля попала в ранец и остановилась в дюйме от позвоночника), я все-таки достал, прополз под пулями, подобрался — и нарезал гада квадратиками, но остальные устроили на меня облаву. Скоты... Следующие два месяца помню плохо. Зверь отдавал мне тело только в тех редких случаях, когда нужно было просить или угрожать — он так и не научился говорить. Он умел убивать, нечленораздельно рыча при этом, и мог делать еще кое-что, как я успел убедиться, — но это кое-что не могло сейчас помочь, стало бесполезным в кровавой борьбе за выживание...

Очухался я в борделе Срединной Народной Республики. Какое-то время убивал по заказу, потом возил чемоданчики с белым порошком. Укокошивал тех, кто приходил за грузом, брал деньги и продавал порошок другим. На меня охотились, но Зверь выручал.

Скрываясь от преследователей, я оказался в Западной Федерации. Тихая, спокойная жизнь. Здесь воспоминания об острейшем удовольствии, испытанном не единожды с маленькими, беспомощными пленниками и пленницами на Севере, вернулись с новой силой. Я не устоял, и воспоминания освежились. Опыта было еще не так много, и тела находили. Четырнадцатилетняя принцесса с вьющимися, до пояса, волосами стала последней в серии — на меня вышли, и Зверь еле вытащил меня. Триста километров горелым лесом, с двумя пулями в теле, и соленая вода пролива... Я не доплыл бы, утонул, если бы не катер береговой охраны. Легенда о беженце из Среднеазиатской республики была воспринята с недоверием, но зашитые в подкладку камушки помогли...

Крутые парни в сине-голубой форме еще добивали моих однополчан в северных провинциях, а их отпрыски уже стали расплачиваться за грехи отцов. На Полуострове очень симпатичные... и очень доверчивые дети. Еще бы — чудесный климат, хороший генофонд, продвинутая медицина, активные «зеленые», беззаботная жизнь. Просто заповедник ангелочков — когда вспоминаю, хочется мурлыкать от удовольствия.

Но все приятное кончается, в плодоносящем саду бывают бдительные сторожа и злые собаки. И однажды, когда я летел привычным курсом со своей любимой скоростью под сто пятьдесят, выставив локоть из дверцы аэромобиля, на запястье коротко звякнул браслет Я принял вызов.

— Валентин Карпсатов? — осведомился незнакомый голос.

— Он самый, — сдержанно ответил я, — а с кем имею честь?

— Зови меня Дональдом, — хихикнул голос, — или своей совестью...

— Что тебе нужно, Дональд? И откуда знаешь мой код?

— Я, в общем-то, такой же Дональд, как ты Валентин. — И голос вдруг заторопился: — Слушай сюда, быстро. Домой не ходи, там засада. Они знают твое имя, лицо и очень скоро будут знать все остальное Сматывай удочки. Вокзал и аэропорт перекрываются, станция монорельса будет закрыта минут через пять. Еще можно уйти по кольцевой, торопись, Клод.

Настоящее имя резануло слух. М-мля!

— Да кто ты такой? — заорал я.

— Сказал же — До-о-ональд, — засмеялся браслет, — ну, пока. Выживешь — увидимся...

У дома действительно ждала засада, в чем я убедился, битый час разглядывая свой особняк в бинокль. К тому времени закрыли и кольцевую, и все проселочные, и началось прочесывание города. Кольцо тотальной проверки сужалась, медленно смещаясь к вокзалу, и я отступал перед облавой. Оставался единственный шанс — проскочить в уже отфильтрованную часть города, но это хорошо понимали и те, кто проводил операцию. Петля затягивалась .. и когда я уже совсем было решился на безнадежный прорыв с киношной пальбой с двух рук по-македонски, браслет ожил снова:

— «А» — сорок семь, три, дверь с надписью: «Осторожно, высокое напряжение». Тебя будут ждать полчаса... — И незнакомец, называвший себя Дональдом, отключился, прежде чем я успел что-либо сказать.

Это могло оказаться ловушкой. Однако выбор, как всегда, был небогат. По названному адресу находилась станция грузовой пневмопочты, которой меня без лишних слов и отправили два невзрачных человечка в форме госслужащих. Пунктом назначения оказался подпольный госпиталь клана Крим, где, предварительно откачав после малокомфортного путешествия в скоростном гробу, надо мной поработали хирурги-косметологи и биопласты... Потрепанные, засаленные, но очень похожие на настоящие, легли в карман документы. Минут сорок езды, два или три поворота. Снимая с моих глаз повязку в центре города — уже другого, водитель, худощавый зеленоглазый паренек лет семнадцати, сказал:

— Тот, кто заплатил за операцию и доставку, велел передать, чтобы с Полуострова ты сделал ноги в течение двух дней. В противном случае будут проблемы. И никаких акций до отбытия.

— А кто он, мой благодетель? — невинно поинтересовался я.

Юнец пожал плечами и скривил губы: мол, ну и вопросы вы задаете, дядя. Я подался к нему... и споткнулся взглядом о черный кружок дула.

— Проваливай, — молокосос был спокоен и явно готов ко всему. Даже мой оскал не смутил его.

— Расслабься, приятель, — вылезая из машины, буркнул я. «Вот если бы ты попался мне годика четыре назад...» — И, покидая сей райский уголок, я не удержался и оставил гостеприимным хозяевам прощальный подарочек в колодце теплотрассы. Неиспользованный, к сожалению: дефицит времени, господа.

За последовавшие за этим пять лет скитаний по злачным местам Земли и Луны я так и не узнал, кто мой спаситель и на кой ляд я ему

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 4 9 9

45