Техника - молодёжи 2000-01, страница 50
в м н н Виктор ШИРОКОВ ЛИЧНАЯ ВЕЧНОСТЬ АНДРЕЯ МАЛОВА Что ты, батюшка? Не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел? А. С. Пушкин. «Гробовщик» Булыжники мостовой как черепа ребячьи, от колокольни веет стариной и величьем. А я прохожу с ни на что не похожим обличьем... Где же картины моей потусторонней яви? Холсты потускнели. Ничего не осталось. Ни девичьего смеха, ни детского страха. Все лишь мгновенье и прихоть, дуновение вздоха, горстка теней из пыли, пепла и праха, сотканных из мгновений призрачных, как дуновенье на зеркальном стекле, как бельма средостенье. Мирослав Крлежа. «Человек после своей смерти ходит по городу» 1 Последнее время Андрею Мапову все чаще стали встречаться на улицах Москвы давно умершие близкие и просто хорошо знакомые люди. Поначалу Андрей не очень-то и обращал внимание на эти мелкие происшествия. Ну и что такого особенного в том, что на старом Арбате в людском круговороте несколько раз кряду на одной неделе перед ним промелькнуло усталое лицо его тестя, спешившего куда-то все той же прихрамывающей походкой?! Причем даже зимняя шапка-ушанка была характерно сдвинута набок. Следом Андрею почудилось, что старуха-нищенка в низко надвинутой на глаза шали похожа на его горячо любимую бабушку, но, приглядевшись, он убедился в очевидной ошибке и даже облегченно вздохнул, бросив ей в коробку медную мелочь. Впрочем, зима только начиналась. Неожиданно сбылись предсказания синоптиков: в столице установились крепкие морозы; при повышенной влажности и сильном ветре прохожих изрядно пробирало, что называется, до костей; приходилось передвигаться перебежками, естественно, не очень-то озираясь по сторонам. Поэтому когда в Столешниковом переулке Андрей столкнулся со стариком, оцепенело привалившимся к стене свежеотремонтированного особняка, то даже не выругался, мол, путаются под ногами тут всякие, а продолжил пробежку, собираясь свернуть в сторону ближайшего метро, как вдруг все-таки остановился, оглянулся, но уже не увидел на месте столкновения досадной помехи, хотя абрис стариковской фигуры, зачерпнутый боковым зрением, до странности напоминал очертания его отчима, умершего два года тому назад и похороненного совсем уж далеко от Москвы. И пальто было то же самое, грубо сколоченное провинциальным умельцем, с увесистым воротником серого каракуля в крупных завитках; и шапка, комбинированная из кожаных лоскутов и того же каракуля мышиного цвета, нахлобученная строго по центру черепа, напомнила разом Андрею о строгом укладе, установившемся с незапамятных времен в его бывшей семье, состоявшей из отчима, матери и его младшей сводной сестры. Эхо поселковой жизни резануло по нервам тягучим струнным перебором расклеившейся гитары, скрипучим пением рассохшихся половиц и осевших дверей, и даже слежавшийся рыхлый снег стал источать давно забытый запах нафталина, которым щедро посыпали недра гардероба и чемоданов, где хранились носильные вещи. Андрей зябко передернул плечами, спустился в метро, вошел в вагон, быстро сел на подвернувшееся свободное место и едва не проехал нужную остановку, пребывая в сиреневой полудреме нахлынувших воспоминаний, нескончаемого разговора с самим собой Обстоятельства моей теперешней жизни сложились таким образом, что я, книжный график и бывший ветеринар, самоосвободился от отбывания времени на службе, перестал вибрировать по различным издательским пустякам, а пустился в свободное плавание, вернее, стал просто плыть по течению жизни, почти не прилагая никаких усилий, только время от времени совершая вполне легальные финансовые операции для поддержания минимального достатка в семье, скажем, продавая на Измайловском вернисаже картинку-другую, а то и поднадоевшие антикварные вещицы, скопленные многолетним интересом к предыдущему столетию. Когда же и эти операции стали приносить нечто вроде бульона от яиц (все вы знаете, конечно, замшелый анекдот про еврея, торгующего на базаре вареными яйцами по цене обычных и несказанно довольного тем, что и он при деле, да еще и бульон остается) во мне сдвинулся некий тормоз, мешавший свободному волеизъявлению и чувствоизлиянию, и я стал во время поездок на транспорте (метро, троллейбус, автобус) зарисовывать свои нехитрые фантазии, или, скорее, фантазмы (фантазийные зарисовки с натуры), получая при этом неизъяснимое удовольствие. Прав старик Фрейд: вытеснение жизненных заноз и подсознательных желаний путем рассказывания («у царя — ослиные уши») либо размазывания по холсту или бумаге масляных красок, акварели, гуаши, наконец, машинописного шрифта — весьма целительно для вытеснителя и порой полезно для кошелька, если, конечно, найдутся ценители. То ли Сименон, то ли Чарли Чаплин, впрочем, кажется, все-таки оба, общаясь друг с другом, заметили, мол, все мы сумасшедшие, только нам, счастливчикам, за наше безумие еще и платят. Да и наш Александр свет Сергеевич Пушкин тоже беззастенчиво признавался: пишу-де для себя, печатаю для денег. Горячо его в этом направлении поддерживаю, однако, если первое мне еще с грехом пополам удавалось, то второе оборачивалось на поверку чаще всего бульоном от варки яиц. Примечательно также, что обстоятельства нынешней моей жизни почти не оставили надежды на лучшее; можно, так сказать, поднять тост за успех безнадежного дела всей моей жизни. Что ж, зато с воистину олимпийским спокойствием я смотрю на закат века, на закат империи и продолжаю свой путь без оглядки на кумиров своей юности (разве что Марк Аврелий или Августин остались таковыми), часто повторяю себе: «Аве Цезарь, моритури те салютант», или еще, для разнообразия: «Вае виктус», показывая тем самым квазиобразованность и псевдоэрудированность советского школяра. Мы ведь гимназиев не кончали. А время течет и течет, а часы тикают и тикают, а счетчик Гейгера щелкает и щелкает, а человеческое сердце стучит и стучит, не переставая до самой смерти, и никто не возьмет в толк, что все это многообразие происходит только для того, кто целеустремленно занят процессом вглядывания и вслушивания, так сказать, процессом обретения личной вечности, личного бессмертия. Ни одной страсти не отдавался я всей душой — ни написанию картин, ни поиску чужих холстов и гравюр для любимой коллекции, ни охоте за женскими ласками, ни выставочной борьбе. Талант свой я охотно зарывал в землю, ибо надо было кормить семью, всех своих кошек и собак, надо было быть трудолюбивым колесиком в общественном механизме, и только нынешнее благословенно-проклятое рыночное время остановило мой альтруистический бег, остановившись само. Вот это остановившееся время и есть моя личная вечность. Поселок, в котором прошло детство Мапова и большая часть быстро промелькнувшей юности, располагался на одном из холмов разрушенной уральской гряды. Дом, срубленный из ровных смолистых бревен, поначалу казался пытливому мальчику высоким и очень просторным. А когда Андрей оставался в помещении один, то коробка сруба становилась неуловимо похожей на тарелку-усилитель старенького радио, каковую сейчас и в антикварном магазине не сыщешь; пространство мгновенно наполнялось всевозможными звуками и шумами — гулом, треском, лязгами, скрежетом, обрывками разговоров на непонятном наречии, доносившимися вроде бы из подвала. В прихожей под выцветшим домотканым половичком таилась дверца в голбец (так именовался погреб), которая поднималась за искусно приделанное к ней кованое ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 12 0 0 0 48 |
