Юный техник 1957-08, страница 24

Отец посмотрел в пол, провел рукой по волосам.

— Ну, спать, — коротко сказал он.

Женя спал как убитый. Ночью его разбудил стук в дверь. Кто-то шепотом сказал, что в трансформаторной будке что-то перегорело. Скрипнули полы, отец куда-то ушел. И Женя опять погрузился в тяжелый сон. А когда он открыл глаза, первое, на что он обратил внимание, был шум. Он был ровный, настойчивый, и в нем чувствовалась затаенная угроза. «Что это такое?» — подумал Женя и вдруг вспомнил слова отца и все понял: шумит Падун!

Эта мысль ошеломила его.

За ночь все прошло: усталость, звон в ушах. И ему показалось: заснул он в Москве, а проснулся здесь, в самом сердце Сибири, у легендарного Падунского порога. Все, что было между Москвой и этой раскладушкой, — сон. Он проснулся и вспомнил, как ребята провожали его, как бежали по платформе, когда поезд двинулся, и долго махали руками, а он тоже махал им из вагона. Женя дал им слово писать каждую неделю, прислать в конверте веточку лиственницы, иглы пихты и кедра и засушенные сибирские цветы. И он, конечно, сдержит свое обещание, но вот найдет ли он здесь, на Падуне, новых друзей, таких же хороших и преданны*? Это еще как сказать. Да... С кем он будет сидеть за партой, бегать купаться и обмениваться марками? А вдруг здесь такие ребята, что и знаться с ним не захотят?

И только он подумал обо всем этом, как на душе у него что-то защемило. Женя спрыгнул на пол и увидел отца. Отец сидел на корточках у двери и возился с лесой: плоскогубцами закреплял свинцовое грузило. Лицо у него было такое, словно ничего не случилось и ночью его никуда не вызывали. Мать спала, неловко отвернув голову к стене, и от ее дыхания слабо шевелился выбившийся черный локон.

Женя на цыпочках подошел к отцу.

— А меня возьмешь?

— Конечно, — шепотом ответил отец, — пока мать выспится, мы с тобой наловим на пороге уйму рыбы.

— Слушай, пап, — вдруг спросил Женя, — а мама недовольна, да?

— Нет, что ты! Просто устала.

Через пять минут они по лестнице спустились вниз и вышли из дому. Яркое солнце ударило в лицо, а когда глаза освоились. Женя увидел поселок Падун, куда пять с половиной суток нес его поезд. Улица прямая, очень длинная, конец взлетает в гору. По сторонам деревянные дома и дощатые тротуары. Всю жизнь Женя был уверен, что тротуары бывают только из асфальта. Слева — высокий подъем, на нём лепятся домишки, пестреют квадраты огородов, а еще выше, на самом гребне, тайга: сосны и березы. А справа от Жени... Справа, за крышами домов и длинными сараями, ослепительно горит на солнце широкая Ангара, и оттуда доносится несмолкаемый ровный гул...

Они свернули направо и пошли вдоль больших белых палаток.

Отец зашел в одну из них и вышел с тем человеком, который вчера вечером ел щи из кружки. У него тоже была удочка.

— Что ж ты, Павел, один? — спросил отец. — Я вон моего прихватил.

— Куда там, — вздохнул человек, — хоть из пушек пали — не разбудишь... Полдня вчера с приятелями бурундуков в тайге гонял, исцарапался, изодрался весь. Устал шибко, вот и спит, как сурок... Ох. и сатаненок!

Отец покачал головой, а Женя улыбнулся, провел пальцами по зубам, и ему стало совсем хорошо. Скоро палаточный городок кончился, они прошли вдоль дощатого забора какого-то склада, по узкой ржавой трубе, опираясь на удочки, перебрались через болотце и вышли на широкий зеленый луг.

А вот и она, Ангара, величественная и грозная, размахнула перед ними свои голубые дали!

Там, справа, зеленели низкие острова и разбивали реку на протоки, а тут, прямо перед ними, она была не голубая. Черная, белая и зеленая, она клокотала и билась. Огромное стадо в сто тысяч черных быков — чепных камней — вошло в Ангару и жадно пило воду, и глухо ревело, и разбивало лбами и спинами воду. И вода, белая от злобы, кипела, крутилась, стонала, хотела столкнуть и

23