Юный техник 1965-06, страница 52

Когда он опаздывал, я всегда ложился на его кровать. Тогда он натыкался на меня, смеялся и шел заниматься. Он сам просил меня об этом, зная, что иначе не сможет сесть.

— У Шивы было шесть рук, у меня их две. Значит, мне надо заниматься в три раза больше. Не давай мне спать)

Я долго не спал — слушал, как он пел. Он всегда тихонечко пел, когда занимался.

Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. То большое напряженье создается в атмосфере...

Сочинял он на ходу. Распевал, декламировал, а потом вдруг смолкал и, опомнившись, досочинял:

И уходит в заземленье, именуемое морем.

— Теплоемкостью называется... А что, Владька, не спишь? Не спишь ведь!

Он садился мне на грудь и тормошил.

— Высоко в горы взошел инструктор и сел на камень, свернув веревку в тяжелый узел... Внизу, в ущелье, во тьме и брызгах отряд туристов наверх стремился, гремя костями... Ложимся, Владька?

— Я давно лежу.

— Ну, не остри, — и он лез под одеяло.

...Уже поздно. Я один на улице. Приятно вот так идти под мелким, моросящим дождем. Я бы поступил в литературный. Черт, даже не знаю, что делать. Еще с былинных времен людей кормили дилеммами. «Направо пойдешь — коня потеряешь. Налево пойдешь — голову потеряешь». Ясно. Конь — это Пегас, литературный институт, а голова «— ядерная физика. Хоть Пегас — хорошо, но физиком лучше. Идет направо — песнь заводит, налево — сказки говорит... Нет, пойду на физику. Я-дер-ну-ю! Точка — и ша.„.

Как жутко, когда в доме светятся всего несколько окон. А капли скатываются по лицу, задерживаются в уголках рта, собираются на подбородке. Я ловлю их языком. Они соленые. Это потому, что я плачу. Ты не дописал, Ромка!.. Разве я не имею права плакать теперь, сейчас. Когда пришла телеграмма, я не плакал. Мама плакала, а я нет: ты не любил, когда я плачу. С пяти лет ты мне не разрешал. Извини меня, пожалуйста, Ромочка, а? Ты сказал бы, что я пишу ерунду в книжке «твоего» формата... Ну ладно, я уже не плачу. Вот и кляксу сделал — размазал: Ромка-а-а!

Я стою под фонарем. Беретом, чтобы не замочило, закрываю две карточки. Одну твою, Ромка, в черной рамке (я ее из журнала вырезал; честно говоря, ты на ней плохо вышел), а другую — мою — я ее случайно из кармана вытащил. Я знаю, ты бы сказал что-нибудь вроде «на этих двух портретах лица братьев». Рома, а вот твоя книжка с «правилами» на первой странице. Когда взорвалась установка, ты их все вспомнил?! Наверное, и меня вспомнил и маму...

Далеко-далеко, за тридевять земель, где не ступала нога «простого» человека, раскинулся научный городок. Светлые здания из стекла и бетона. Здесь живут замечательные люди — ядерные физики. Они, как и все, сидят по вечерам у телевизоров, пишут стихи, когда грустно и когда луна на небе. Но в отличие от всех они творят чудеса, которые сегодня нам, может быть, не суждено узнать. Они сидят у осциллографов, пишут книги под псевдонимами в своем маленьком городке будущего. В нем нет ни улиц, ни скверов, а есть небольшая площадь с памятником Р. Крымо-ву — «академику в двадцать пять лет». Это мой брат. Уезжая, он оставил мне книжку размером 8X10 с правилами на первой страничке. Я вынул ее из папки и возьму с собой. Я в ней не буду ничего писать. И у меня будет свой формат... У меня тоже есть папка. В институте я заварил обе в пакет, в какой женщины берут сметану.

Уезжая, я зарыл его в саду.

50