Юный техник 1965-06, страница 51

■

— Не злись. Ром, а?

— Да ну тебя. Сидишь, как баран, над одной задачей.

Он посмотрел на меня и вдруг засмеялся. Мы вместе смеялись.

— О, скотина же ты: ерундовой задачи не понимаешь.

Он толкнул меня кулаком в грудь и пошел писать дипломную работу.

— Ром, а для чего задача в стихах?

Он снова подошел ко мне, сел на стол.

— Я бы вообще всю школьную программу сделал в стихах. Так лучше запоминается.

«Жил когда-то троглодит первобытным строем. Взял он меч, взял он щит и войну устроил...» Легко? Ты вот стихи пишешь. Когда в десятом будешь, напиши в стихах контрольные цифры народного хозяйства. Потомки оценят.

И он ушел, декламируя на ходу число «пи»: «Дарю я вам и всем потомкам на память фразу эту!..»

Диплом он защитил.

Я помню, тогда ему звонили, поздравляли, хвалили. В институте сказали: «Блестяще!» Но он ждал ее звонка. Не было звонка. Я знаю, в кармане выходного костюма у него было два билета в театр. Партер. Ряд восьмой, места 13—14. В восемь тридцать начало... Было без пяти восемь. Тогда Ромка оделся и через пятнадцать минут вернулся с тортом.

Его никто не понимал. Я знаю, в тот вечер ему было плохо, но он, двадцатилетний физик-атомщик, который имел полное право не смеяться в тот вечер, смеялся. Чтобы все смеялись, ему нужно было смеяться, и' он пил чай с тортом и рассказывал институтские анекдоты.

— Поймали мы муху: хотели посмотреть, что будет, если она попадет в разряд. Мишка упек ее в трубку, мы дали высокое напряжение. Муха зашипела и притянулась к положительному электроду. «Крымов, — спрашивает Григорий Ильич, — как объяснить явление?» Ну, я что, молчу... «Никто не знает? Объясняю! Муха — элемент вредный и потому отрицательный. А что делают отрицательный и положительный полюса? Всем ясно?..»

...Мама украдкой уголком фартука вытирала слезы. Роман даже не вздрогнул, когда позвонила ОНА. Я не знаю, о чем они говорили, потому что Ромка закрыл дверь.

Вообще мой брат — личность странная. В девятом, когда до экзаменов оставалось два месяца, он писал записки. Одну я не передал, а он так и не узнал. Вот и сейчас она лежит в папке.

Милая, далекая, стройная и робкая. Кто там рядом-около ходит тайной тропкою...

Как-то я написал о ней ему в «центр». В ответ он прислал две карточки. На одной он держал кулак, а на другой — в шапочке и халате стоит у каких-то приборов, похожих на осциллографы. Совсем профессор.

«Владька! — писал он. — Меня за нее рук. ругал... Эх, тебя бы сюда. Ты всегда реле любил... Здесь такие ребята!..»

...Когда до экзаменов оставалось дней двадцать и все друзья начали уже повторять, он садился заниматься. В доме наступали мир и согласие. Только бабушка ругалась на кухне: «Сел, ирод!» В душе и она была рада: счетчик крутил меньше. Роман не включал паяльник. Это была пора железного режима. Он работал как вол — с двух до семи и с семи до одиннадцати. Ночью он шатался по улицам. Он очень любил дождь, мелкий, моросящий, когда человек промокает насквозь, сам того не замечая.

— Первое условие плодотворной работы, — говорил Ромка, — это отдых. Отдых дает вдохновенье. Вдохновенье — мать ученья!

Отдыхать он умел. Но если было плохое настроение, он вставал и уходил.

— Для меня хуже некуда, если заниматься с плохим настроением.

Когда все спали, он возвращался, разом сбрасывал с себя одежду и лез в кровать.