Юный техник 1965-08, страница 48

РЫЦАРИ НАУКИ

Один юноша, пришедший к Эвклиду учиться, спросил его:

— Учитель, а какую, собственно, выгоду буду я иметь от занятий геометрией?

Эвклид -довернулся к рабу и сказал:

— Дай этому человеку три обола, он ищет не знаний, а выгоды.

И прогнал юношу прочь. Когда в августе 1807 года перед Николаем Лобачевским впервые отворились двери Казанского университета, он накрепко знал, что не за будущими медалями и почестями идет сюда, а за всесильной наукой. Мир цифр, парабол, гипербол, формул казался ему самым заманчивым из миров. Но случилось неожиданное. Купаясь в Казанке, утонул старший брат Николая — Александр. Вернуть его к жизни не удалось.

Николай, горячо любивший брата, не мог отделаться от мысли, что врачи, так неудачно пытавшиеся помочь брату, не сумели спасти его из-за недостатка знаний. Он решил стать медиком, считая, что должен докопаться до сути явлений, которые пока оставались загадкой. Наука, идущая на помощь людям непосредственно, зримо, на какое-то время отодвинула для Лобачевского математику на задний план.

И все же Лобачевский не стал медиком — он стал тем, кем и должен был стать по наклонностям характера, по душевной потребности, по редкой своей одаренности. Стал математиком, поняв, что в любой отрасли знаний можно служить человечесгву, весь вопрос только в том, чтобы найти верную точку приложения сил. Найти то единственно свое дело, в котором только и смогут раскрыться все его способности.

Из Лобачевского мог получиться хороший лекарь. Он призван был быть великим математиком и стал им.

Великим врачом-хирургом пришел к людям другой юноша, переступивший порог храма науки почти два десятилетия спустя, — Николай Пирогов.

И у него побуждение сделаться врачом было вызвано желанием помочь людям. Детская память сохранила воспоминание о чудеснике-враче, приезжавшем когда-то в родительский дом. Уже в зрелые годы, во время Севастопольской страды, Пирогов писал жене: «Мы живем на земле не для себя только. Вспомни, что пред нами разыгрывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия. Грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем...»

Нет, Пирогов не был в жизни праздным зрителем. В руках у него было дело, которое он любил и в котором активно проявлялась его страстная неугомонная натура. Современников поражала его казавшаяся им невероятной работоспособность, а он не мог, не умел жить иначе — не мысля, не ища новых путей к непознанному.

48