Юный техник 1970-08, страница 41

чиж

(Начало на стр. 30)

кувшине не белой скатерти, лишь в глубине темная портьера. Потом пошли почти чистые листы с контурами женских тел, едва намеченными черным углем. Чижу почему-то вдруг стало стыдно своих острых коленок и худых ключиц. Он с ужасом почувствовал, что краснеет. А что тут краснеть — сколько он видел у папы в мастерской таких рисунков. Не зная, что делать, Чиж снял сандалии и забился в угол кровати.

— Ну вот, готово. — Ваня обернулся. — Чижик, ты что дрожишь, замерз, что ли? Возьми одеяло. Не вставай, не вставай — ты там хорошо сидишь. Вытерпишь? Сидеть долго придется.

Чиж кивнул.

Картина, написанная в один день (Ваня до вечера не выходил из комнаты), вышла неудачной. Так сказал папа-художник, и так сказала мама, жеиа художника. Сидит девочка в белом платье с фонариками. Ноги укрыты одеялом. А волосы разметаны, глаза черны до странности. И все омыто солнечным светом, во всем порыв и радость.

— Картина, конечно, хороша сама по себе, но разве это наш Чиж...

На следующее утро Ваня, как всегда, стоял на пороге. Чиж, еще полусонный, слабо улыбаясь, лежал в постели. В голове было все перемешано: вчерашний день, когда он целую вечность, как ему показалось, просидел в углу кровати, сегодняшнее утро, только что виденный сон...

— Ну, прощай, Чижик. Уезжаю. Через полчаса поезд. Прощай, все будет хорошо.

Ваня подошел и поцеловал Чижа в лоб. За порогом его ждали два желтых кожаных чемодана.

IV

Прошло несколько дней. Все еще было тепло, но по ночам приходивший с моря ветер продувал насквозь летние дачи, устраивал сквозняки, раскачивал деревья в садах... Временами море становилось тяжелым, сумрачным.

Чиж почти ие выходил из своей комнаты. Редко иа море, еще реже, если его посылали, на базар. В завтрак он послушно пил молоко, за обедом съедал тарелку супа, не дерзил, не шумел, не строил корабли из хозяйских стульев, не приходил домой с разбитыми в кровь коленками. К такой покорности мама никак не могла привыкнуть. Конечно, они с отцом радовались — наконец девочка стала спокойной, целыми днями читает, но все-таки это было слишком странно — не заболела ли?..

Когда за Ваней закрылась дверь, Чиж еще ничего не понял. Но уже при первых словах: «Прощай, Чижик» — у него гулко и горячо забилось сердце.

Долгим был этот первый день без Вани. Чиж два раза ходил на море, бегал на базар за арбузом, смотрел новый французский фильм, читал какие-то приключения. Все казалось утомительным, скучным. Три дня Чиж не мог найти себе места. Снов ему никаких не снилось. И было так пусто и страшно от этой внезапно открывшейся пустоты, что он боялся думать, как же все будет дальше.

В один из этих дней Чиж взял с верхней полки шкафа томик Пушкина и наугад открыл его. «Мне грустно и легко. Печаль моя светла. Печаль моя полна тобою. Тобой. Одной тобой...» Он дошел до конца и начал с первых строчек. «На холмах Грузии лежит ночная мгла. Бежит Арагва предо мною. Мне грустно и легко...» Он читал много раз, пока все слова не стали ясными. В глубине их была грусть и теплый свет. Чиж поднимал голову и тихо-тихо повторял их вслух. Глазам почему-то становилось горячо, хотелось расплакаться, как в детстве, когда глупо стукнешься об угол стола и от болн не можешь сдержать слез.

Чиж читал Пушкина до ночи. Читал все подряд. Когда уставал, думал про Ваню. Но не так, как утром, — по-другому...

Ночь была на редкость тихой. До раскрытого окна доходил еле слышный плеск волн, и где-то совсем уже на краю света гудел пароход.

В эту ночь Чижу снился Ваня, снилась светящаяся земля (он помнил, что видеп ее когда-то, но когда, где?), снились сбегающие со страниц строчки и слово «прекрасно». Очень трудно поверить, что человеку может сниться слово, но оно снилось ему, поднимаясь из глубины сознания, заливая красным светом неведомую землю, белые страницы, Ванино лицо...

40