Юный техник 1971-01, страница 34

Хотя провалов и трещин можно было не опасаться — наручные локаторы предупредили бы о них заранее, — Игонин и Симаков шли без спешки, с той медлительностью, которая свойственна человеку в замкнутом и темном пространстве. То была чисто подсознательная реакция дневного существа на обстановку непроницаемой ночи, так как ходьба по ТрансплуГону, в отличие от полярных областей Земли, ничем не грозила. Здесь не было перемен погоды, не было — в точном смысле этого слова — ветра и тем более урагана. Сейсмически планета была также мертва. Все же в оболочке испарений иногда что-то происходило. В какой-то момент Игонину показалось, что луч фонаря дал в темноте слабеющий отблеск. Точно снежинка блеснула высоко над головой. Потом их блеснуло уже несколько. Сомнения исчезли — то были звезды.

Полог ночи спадал беззвучно и быстро. Сначала очистился круг над головами. Его опоясало дымное кольцо. Вращаясь, оно ширилось на глазах, пока не слилось с горизонтом.

— Ну-ка, выключим свет, — сказал Игонин.

Нет, ночь не исчезла. Она и не могла исчезнуть на таком расстоянии от Солнца. Все же люди вздохнули с облегчением. Над ними было небо — широкое, звездное, мрачное небо, столь же неподвижное, как все вокруг. Но, по крайней мере, стало просторней.

Как по команде, люди обернулись назад, туда, где низко над горизонтом стояло Солнце — крупная желтая звезда, которая здесь не давала ни света, ни тени.

Затем, так же одновременно, Игонин и Симаков посмотрели вперед. Закругляясь, черная равнина скатывалась за горизонт, над которым протянулась густая россыпь Млечного Пути. Впечатление края было необыкновенно сильным. Широкая ледяная площадка будто нависла над пропастью межзвездной пустоты, куда можно было падать вечность, лететь, миллиарды лет не достигая дна.

Конечно, это была не более чем игра воображения. И все же...

— Нелепо, — Симаков принужденно рассмеялся. — Здесь я начинаю понимать того монаха — помнишь картинку в учебнике? — который дошел до конца Земли и заглянул... в ничто. А вроде бы какая разница — откуда смотреть на звезды?

— Разница все-таки есть, — негромко ответил Игонин. — Психологическая. Да, я тебя понимаю. Мы знаем, что находимся на краю солнечной системы и что там,— он вытянул руку, — нет ничего.

При этих словах оба почувствовали себя так, будто из-за горизонта рванулся холодный ветер. Симаков, как более впечатлительный, даже передернул плечами, хотя скафандр грел по-прежнему.

— Ерунда, — сказ'ал он громко. — Там есть другие звезды и другие планеты, а еще дальше другие галактики, и мы когда-нибудь туда полетим... В конце концов, сзади нас точно такая же пустота.

— Не такая. Опять же мы знаем, что там — близко — Земля, теплое Солнце, межпланетные станции, обжитое пространство, дом. Ничего такого впереди нет. Ладно, пора двигаться. ,

Звезды чуть-чуть подсвечивали грани ледяных скал, намечали их контур, но, разумеется, идти при таком свете было нельзя. Опять вспыхнули фонари.

В их луче сгинули все неяркие звезды. Но ощущение стесненности, ощущение замкнутой пещеры оставило людей. Наоборот, после того как они мысленно прикоснулись к бесконечности, их уже не покидало чувство открытого, чересчур открытого, чересчур голого и чуждого им пространства. Психолог, пожалуй, мог бы заметить, что и это чувство — атавизм давних времен, когда предки человека жили в лесу, атавизм, который просыпается у горожанина в любой пустыне, а у кочевника обостряется при виде незнакомых и мрачных пространств. Теперь свет создавал для бредущих людей иллюзию покрова, хотя с точки зрения здравого смысла все это было чепухой. Какое значение имела обстановка для тех, на ком был скафандр?

— С-с-с... — сказал Симаков.

— Что такое?

— Ничего. Просто мне вспомнилась легенда о замерзших звуках. Глупая ассоциация мыслей. Ведь под ногами у нас не лед. Могильные плиты. Вот так, мне думается, мерзлыми сгустками атомов, темнотой, тишиной и холодом, окончится все, когда погаснет последняя звезда.

— А кто-то недавно говорил о полетах на другие галактики... Да, слово «лед» здесь неуместно, а другого у нас нет. Ну и что? Может быть, смысл разума именно в том, чтобы не допустить такого вот оледенения мира.

— Возможно. Но пока здесь властвуем не мы, а холод. И это действует на нервы.

— Вообрази, что гуляешь по Сахаре, станет легче.

32