Юный техник 1982-07, страница 45

шивал, пока мы не зашли за сарай, где у нас давно, уже лет шесть, как дружим, было свое потайное место. Там лежало старое бревно, наполовину вросшее в землю.

Я все рассказал. Макар взял пластинку, долго рассматривал ее, поворачивал к свету. Потом сказал:

— Твое предположение верно. Когда мы вели восстановление, шкалу я рассчитал неточно. Сам виноват. Задели внутренние слои.

— Но почему на пластинке старые песни? Ведь ее делали на заводе совсем недавно.

— Это все шеллак, — сказал Макар. — Очень редкая смола. Поэтому битые пластинки сдавали в палатки Вторсырья и из них делали новые. Как книги из макулатуры. Значит, когда-то наша пластинка была другой. Может, в ней были куски пластинок, на которых пел Шаляпин или еще кто. Вернее всего, так и было. А настройка машины — дело нелегкое. И я ошибся. Так что, если хочешь, я пойду к твоему Томату и расскажу ему, что я во всем виноват.

— И что же ты ему скажешь? — спросил я не без ехидства.

— Все. Как ты случайно разбил его пластинку, как мы решили ее починить на установке и как ошиблись. Элементарно.

— Элементарно для другого человека. Но не для Томата. Где гарантия, что он не побежит к Манину, не доложит ему, что мы с тобой фактически совершили преступление?

— Зачем ему?

--От склонности к порядку. А потом меня вышибу1 из экспедиции

и не видать мне истфака как своих ушей, а тебя не возьмут в институт к Донину.

— А что же делать?

— Скажи, вот я подумал, а нельзя ее снова в машину загнать? Чтобы вернуть ее к самому свежему слою. Понимаешь?

— Понимаю. Но, думаю, пройдет еще несколько лет, прежде чем машина научится гулять по слоям, как по комнате, Это все равно как если бы ты потребовал от токарного станка, чтобы он обточил деталь, а потом снова превратил ее в заготовку.

— Сделанные ошибки трудно исправить, — сказал я мудрую фразу. Не то сам ее придумал, не то вычитал где-то. — Легче не совершать новых.

И тут мы услышали совершенно спокойный голос:

— Я тоже так думаю.

И в наш тайный закуток вошел Томат. Предвечернее солнце золотило волосы на его голове, лицо его было красным и блестело.

— Вы что, подслушивали? — растерянно сказал я.

— Это далеко не самый тяжелый грех, — ответил Томат. — Я не подслушивал, я услышал. Случайно я проходил мимо сарая и услышал ваши голоса. То, о чем вы говорили, было настолько интересно, что я, сознаюсь, остановился и стал слушать дальше.

Я протянул ему пластинку и сказал:

— Конверт остался на столе. Я согласен вам заплатить за нее.

— Очередная грубость, — сказал Томат, но пластинку взял. Он стоял, нависая над нами, неотвратимый, как четвертная контрольная по алгебре.

— Пошли, что ли? — сказал я Макару.

— Пошли, — сказал тот.

43