Сделай Сам (Знание) 1999-03, страница 116

нерал весело и радостно. Закидал вопросами, засуетился, чтобы подали холодного кваса.

Квас у Инзова готовили ядреный, с изюмом, так что и пробку иной раз вышибало до потолка.

Иван Никитич оставил Пушкина у себя отобедать. Было подано вино, фрукты. Хозяину отдельно была приготовлена цветная капуста тех же «собственных огородов».

Странно, но Пушкин теперь чувствовал, что если его почтительность и уважение принадлежали Раевскому, то к Инзо-ву он все больше и больше привязывался по-настоящему. И видел он перед собой уж никак не генерала, а почти что товарища, с которым можно было вовсе и не чиниться. И в конце концов он крепко и от души полюбил его.

Пустота после расставания с Раевским быстро заполнялась. Чего только не было за мелькающие пестрые кишиневские дни! Сколько знакомств, раздумий и разговоров...

В Кишиневе Пушкин встречается с «арзамасцем» генералом Михаилом Федоровичем Орловым, в его доме знакомится с офицерами: Липранди — книжником и загадочным человеком и Охот-никовым — скупым на слова и умницей. Здесь бывали все кишиневские вольнодумцы, посещал дом и Пестель.

«Добрый и почтенный» старик Инзов разрешил новую отлучку Пушкину. На сей раз к родственникам Раевских Давыдовым в их имение Каменку Киевской губернии.

— Остерегайся только, не захворай. В Каменке климат опасный!

При этом Иван Никитич сощурил левый свой глаз, стремясь подчеркнуть этим всю тонкость сделанного им намека. Намек был понят, но вернуться в Кишинев Александр не спешил. Давыдовы были безмерно богаты. Богатство принадлежало родоначальнице рода Раевских, а затем и Давыдовых Екатерине Николаевне. Из начальных букв тех поместий, кои принадлежали ей, второй муж ее, забавляясь, составил однажды в игре фразу: «Лев любит Екатерину». И всякий день у «матушки Екатерины» собирались на обед: в доме пахло пирогами, гости усиленно трудились над залитой жиром индейкой, прозрачные звоны бокалов и приглушенные стуки бильярдных шаров, щелканье

шпор, тосты и вечером — танцы с домашним оркестром... А когда вечер уже переходит в ночь, мужчины устремляются в апартаменты младшего сына Василия Львовича. Голоса сначала были немногословны и негромки. Постепенно народ прибывал, дым застилал лица, хлопали пробки, произносились тосты и загорался спор. Мундиры расстегнуты, льется вино и время забыто. Среди «допущенных» он, Пушкин. Он курит, и пьет, и спорит — он в общем потоке, ему легко и свободно. У Василия Львовича знакомится Александр с членами тайного общества, сближается с Иваном Дмитриевичем Якушкиным. Но... В своих воспоминаниях Якушкин рассказывает, как поэт «с жаром доказывал всю пользу, какую бы могло принести тайное общество в России». Когда же спор по этому поводу Якушкин свел к шутке, Пушкин со слезами на глазах воскликнул:

— Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка...

— В эту минуту он был точно прекрасен, — заключает Якушкин.

Друзья так и не раскрыли Пушкину тайну существования тайного общества, то ли оберегая гения, то ли не совсем доверяя его беспечной и пылкой натуре.

Но всякая буря сменяется временной тишиной, жизнь не останавливается, обида, горечь, смятение, гнев на друзей постепенно проходили. Рядом оставался Инзов. Иван Никитич был в отношениях с Пушкиным «как бы вне всяких веков». Он позволял ему поездки к друзьям, но считал необходимым также — для пользы дела единственно! — и посадить под арест, и потолковать «о том, что тебе интересно», и прислать балычку. Александр балык изредка любил.

В Великий пост Иван Никитич заставлял Пушкина говеть, ездили они вместе и на церковные службы у Благовещения. Это было для непоседливого молодого человека утомительно, и он в шутливых стихах жаловался Василию Львовичу Давыдову:

Я стал умен, я лицемерю —

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что бог простит мои грехи,

Как государь мои стихи.

Говеет Инзов, и намедни

114