Вокруг света 1963-01, страница 46

У въезда в огромный кинотеатр на открытом воздухе швейцар проверит, не прячут ли в автомобилях африканцев. Только между машинами нет никаких барьеров; на асфальтовом поле тесно сбились самые разные автомобили: и неряшливые — грязные, и элегантные. В павильоне, где продают сосиски и леденцы на палочке, ча туалете висит, видимо для безопасности, табличка: «Только для европейцев».

Дети забираются на крыши автомобилей или собираются на площадке для игр, откуда с качелей и каруселей они смогут смотреть фильмы. На многих только пижамы, сразу же после кино им нужно домой, в постель. Тихий вечер, на небе радуга после прошедшего недавно дождя. В воздухе допго держится запах жареных зерен кукурузы... Фабрика искусственных удобрений на расстоянии кажется волшебным замком.

С холма на экран смотрят в бинокли африканцы. Слов, конечно, не слышно. Белым не нравится, что на чих смотрят, и & парламенте по этому поводу поднимается вопрос. Предлагают закрыть кинотеатр или поставить для охраны холма полицейских.

По воскресеньям белые выходят из своих вилп в шортах, пестрых рубашках и спортивных туфлях. В руках клюшка для гольфа или теннисная ракетка, Афричанцы выходят из лачуг в своей лучшей одежде: мужчины в темных брюках, белой рубашке, в чашне или при галстуке; женщины в наглаженном платье, с серьгами, с украшениями в волосах.

По воскресеньям бепые раздеваются, африканцы одеваются. В этом— одно из различий в поведении высшего и низшего классов.

Однажды я поднялся на рассвете, чтобы заплатить разносчику газет. На траве под кустом лежал человек. Было еще темно, и он, в синих штанах, голый до пояса, сливался с землей, точно, оставив свою земную оболочку, начал превращаться в камень.

Я выбежап во двор чтобы узнать, что с ним. Уж не умер ли? Нет, он спал, а когда я разбудил его, он испуганно вздрогнул и вскочил. Вероятно, подумал, что я полицейский. Он плохо говорил по-английски, и мы с трудом понимали друг друга. Он пришел из Ньясаленда, очевидно, на свой страх и риск. Я спросил его, знает ли он кого-нибудь в Солсбери, он отрицательно покачал головой, но, может быть, это вовсе и не было ответом на мой вопрос.

Я пытался растолковать ему, что сн в Южной Родезии, где даже

министр координации, не

Саванху¹

имеет права жить за пределами локации. Он стоял передо мной, еще толком не проснувшись, не зная, как себя вести, — ведь он сп^л на территории белых без разрешения. Рядом с ним лежал стянутый ремнем сверток. Я посоветовал ему идти через лес вдоль дороги к промышленному району, чтобы его не увидели в кварталах белых и он сааог бы избежать малоприятной встречи с полицейскими. Он пробормотал несколько слов, без улыбки поднял в знак прощания руку и исчез в указанном мною направлении.

1 Один из немногих африканцев, которых белые расисты допускают в руководящие органы Федерации для прикрытия своей откровенной политики расовой дискриминации. Черные жители страны фактически не имеют права голоса.

И только тогда я увидел на краю леса, через дорогу, палатку. Пока мы завтракали, из палатки вышли двое: девушка в застиранных брюках с большими клетчатыми заллатами и рыжебородый мужчина в меховой куртке. Они протянули нам кувшин и попросили наполнить его горячей водой.

Пока мужчина намыливал лицо, а девушка расчесывала волосы, они рассказали мне, что направляются в Булавайо. Дорогу знают хорошо. Их «оверлэнд» стоял тут же, забитый чемоданами и рюкзаками. Наклейки на боковой стенке рассказывали об их путешествии: Найроби, Аруша, Форт-Хилл, Блантайр... За день они добрались сюда от самой границы с Ньяса-лендом.

Это была одна из многочисленных английских семей, которым надоели низкие заработки у себя на родине. Скопив и призаняв денег, они упорно пробиваются на юг, незаметно для себя пересекают границы, спят у обочин дорог. И в конце концов они осядут там, где перспективы на будущее покажутся им настолько заманчивыми, что их не испугают опасности, неизбежно связанные с жизнью в Африке.

Для этой пары эмигрантов Африка означала свободу, которую нельзя купить ни в каком другом месте на земле.

Я обратился к Мильтону, нашему слуге, — он рассматривал в то время электрическую плитку для поджаривания хлеба (плитка имела форму миниатюрного ружья):

— Когда ты впервые увидел белого человека, Мильтон?

— Дома, в резервации,

— Что ты подумал тогда?

— Он был грязный и очень громко говорил, у него были плохие манеры.

— А сейчас ты думаешь иначе?

— Я привык. Белые очень ругают~ ся между собою, они едят три раза в день, а в промежутках пьют. Так делает скотина. Дома мы ели один раз в день.

Мильтон улыбнулся и тут же исчез, чтобы избежать возможных последствий своей откровенности.

Он ушел к себе на другую сторону зацементированного двора, который в Родезии называется «санитарной полосой». Она отделяет белых—• хозяев, от черных — слуг.

Домашняя прислуга, с прозвища-ми Сикспенс, Виски и тому подобными (европейцы считают, что их настоящие имена очень трудно произносить), живет в так называемых «киас», Это нечто похожее на комнату размером два на три метра, у потолка два кирпича вынуты для вентиляции.

От взора посторонних жители «киас» защищены каменной стеной, у которой стоят бочки для отходов. Трудно представить себе, как можно жить в такой комнате: нары из цемента, велосипед, наполовину втащенный через всегда открытую дверь.

Иностранцы, проезжающие по дороге, видят только живую изгородь из красного просвирняка и розового дерева да виллу, а как живут слуги за каменной стеной, никого не интересует.

(Окончание на стр 54)

40