Вокруг света 1964-01, страница 24

а скорее ощущая под ногой его затвердевшие края. Уже при свете звезд он развел костер в лощинке у ручья и вскипятил чай. Время от времени потрескивали схваченные морозом деревья, подо льдом бормотал ручей. Откуда-то с холмов, с запада, доносились крики совы.

Каждый час он просыпался от холода, подбрасывал дров в костер, переворачивался на другой бок и снова засыпал. Около трех он проснулся и уже не смог заснуть. Завернувшись в одеяло, он ссутулился над костром и, глядя в огонь, думал, какой же он дурак. Ему бы сейчас обходить ловушки, а он вот здесь. Но стоило ли тащиться вверх по реке так далеко от дома, чтобы терять время, выслеживая по холмам каких-то индейцев? Голод уже давал себя знать, и Иэн пожалел, что захватил так мало 'еды. Паршиво, что нельзя просто застрелить Мэтью. Что толку, если он оставит в живых женщин, которым придется бродить по лесу, пока не умрут с голода? При мысли о том, как ему действительно придется нажать на спуск и как они повалятся на снег, он содрогнулся.

В половине четвертого он уже вскипятил чай, поел и снова двинулся вдоль колеи. Следовало бы отдохнуть еще с часок, он это знал, — в темноте так медленно идешь! Но он не мог отдыхать, хотя и устал.

Он хотел скорей покончить с этим. Наверно, не будет крови: ведь дикий мороз.

Индейцы по-прежнему направлялись на северо-запад. Вероятно, к стокилометровому озеру Панчи-камате, недалеко от истоков многочисленных речек, впадающих в Гудзонов залив. Там Мэтью почувствует себя в безопасности. Да так оно, собственно, и будет. Это гораздо дальше, чем Йэн мог преследовать его, имея лишь трехдневный запас еды.

Поутру ©н миновал их второй лагерь. К полудню он вышел на берег огромного овальной формы болота, которое в самом узком месте достигало шести миль в ширину. На голой его равнине виднелись только редкие кучи валежника, можжевельник да елки, чахлые и гниющие, не выше человеческого роста, исхлестанные безжалостным ветром. По сравнению с мрачной, дикой безжизненностью болота лесная опушка казалась уютной и дружелюбной. И так же, как беспощадный норд-вест уродовал и губил деревья, он вполне имеет право истерзать и убить человека, если захватит его в круговорот своего мертвящего танца: ведь он же украл его еду!

Какая-нибудь миля — и перед глазами только лысые сверкающие пятна снежных наносов, пересеченные следом полозьев; еще две мили — и вот Мэтью повернул на восток, отклоняясь от прежнего пути на северо-запад. Наконец-то след вел прямо на восток, но теперь он был едва-едва виден. Если Мэтью в самом деле шел на северо-запад, то перевал, голубовато выступающий на дальнем конце болота, самое что ни на есть подходящее место для него. Но с чего бы тогда он стал прямо в середине болота сворачивать к крутой гряде на востоке?

Иэн потоптался на месте, похлопывая рукавицей о рукавицу и пытаясь размять онемевшие в мокасинах пальцы ног. Снег скользил вокруг, как песок, закручиваясь в поземку, когда поднимался ветер.

Он остановился и подставил ветру согнутую спину. Мэтью раздумывал, он пробирался к голубому перевалу — это было слишком уж явно. Он знал, что там его след проступит наверняка. Поэтому он и свернул, полагая, что ветер заметет следы на болоте, и вот он сделал круг и теперь держит путь прямехонько в ту долину. Ну конечно, пока женщины тащат сани, для них нет дороги в холмах. Им пришлось выбрать долину.

Иэн поднял свой мешок и зарысил к невидимому теперь перевалу. Господи боже, до чего же он

голоден! На ветру появилось желание петь — ветер поглощал звуки, ветер пел свою песню, избавляя от ощущения, что тебя слушают притихшие лесные дали. И Иэн завел сильным баритоном:

По дальним морям мы носились немало дней,

За бортом штормы бесились ада страшней,

Мы шатались по свету, но лучше нету,

Дом мой, твоих огней.

Движение снежных масс сровняло болото с берегом, и снова он был один-одинешенек среди снежного моря — снег сверху, снег снизу, со всех сторон снег. Но он не думал об этом. Ветер служил ему достаточно надежным компасом всю жизнь, с самого далекого детства.

Он прижал локтем к боку ружье и топор, свернул варежку, приставил ее ко рту и стал изображать губную гармонику, раскачиваясь всем телом, — согнутый танцор в мокасинах на пронизывающем ветру.

Уже в сумерках, оставив голубой перевал далеко позади, он снова напал на след индейцев: его так и обдало теплым приливом охотничьей гордости. Теперь им не уйти, они обречены, если... если только не пойдет снег.

Вот здесь они разбили лагерь, и здесь же он разобьет свой. Он раскопал золу — угольки были еще теплыми. В этот момент он увидел узел, висевший на нижних ветвях ели. Это была волосатая шкура карибу, сеть и тяжелая железная голландская печка. Так они облегчают свой груз? Значит, поняли, что за ними гонятся? Но как?

Йэн присел на еловую подстилку в том месте, где стояла их палатка, и задумался. Да нет, не знали они, не могли знать. Мэтью проделал это' так, на всякий случай, и все; он вроде объявил, что если за ним и гонятся, то он вылезет из кожи вон, а удерет да еще будет измываться над преследователем, как бы говоря: «Я знаю, что ты за мной гонишься». Так будет с неделю, а потом Мэтью оставит женщин в добротном зимнем лагере, сделает огромный круг и вернется, чтобы подобрать свое барахло, охотясь по дороге в свое удовольствие.

Ты ведь так и думаешь, Мэтью?

В эту ночь Иэн съел половину хлеба, всего половину, а мог бы легко проглотить целых три каравая. И что он за дурак, что отправился так налегке! Не дай бог, он их случайно не сцапает, придется тогда замерзать здесь без еды.

Тем не менее он завернулся в одеяло и оставленную ими шкуру и отлично поспал. Это было здорово опасно — ружье он положил рядом.

Мэтью мог появиться через неделю, но мог и прямо сейчас. Его окружала темнота, но в середине круга горел яркий костер. Отличная мишень для стрелка. Все это, конечно, так, но Мэтью не сможет убить его. Как-никак отец Мэтью, бывало, раскидывал свой летний лагерь прямо в Тернер-Харборе, на берегу. А двоюродный брат Мэтью — тот часами возился с Йэном, да и сам Мэтью когда-то бегал с ними вперегонки по песчаному берегу над прозрачной голубой бухтой.

Он присел и поворошил поленья в костре. Мэтью в тебя стрелять не станет, а во г ты застрелишь его за милую душу. Но Мэтью украл его еду, а уж он бы никогда не стал тащить еду Мэтью. Подперев руками голову, он раскачивался из стороны в сторону, ошарашенный, разозленный собственным неумением выбраться из лабиринта своих путаных мыслей. О, если бы Мэтью вообще не появлялся, если бы он не стащил целый мешок муки, Иэн был бы рад, так рад за Мэтью. И он порешил: если Мэтью придет и застрелит его этой ночью, то пусть, значит, ему, Мэтью, повезло, но если нет, то тогда уж он сам завтра получит свое.

20