Вокруг света 1964-03, страница 57

явил желание пожать мне руку. Потом мы все молча уселись лицом к лицу: они не говорили по-малайски, а я не знал ни одного пунанского слова. Наконец Мефистофель поднес два пальца к губам и сказал:

— Шигуп.

Мне не нужно было прибегать к моему «словарику», чтобы понять, что ему надо. Запустив руку в корзину с моими вещами, я вынул непромокаемый мешок, набитый зеленым табаком, и протянул его вождю. Глубокое молчание воцарилось в хижине: стало ясно, что сейчас произойдет что-то значительное. С достоинством священнослужителя старик приступил к распределению табака под пристальными взглядами тридцати пар жадных глаз. Он начал с того, что разделил табак на две части и одну из них, засунув обратно в мешок, отложил в сторону, по-видимому, для себя. Остаток он разложил на полу на двадцать девять постепенно уменьшающихся кучек. Потом в торжественной тишине, напомнившей мне раздачу школьных премий, Мефистофель стал поочередно вызывать сначала мужчин, потом женщин и, наконец, детей. Соответственно уменьшались порции, так что самые юные имели право лишь на маленькую щепоть табаку, носившую чисто символический характер.

Через несколько минут пунаны скатали из своего табака по внушительной сигаре и задымили, прикурив от головешки, которая переходила из рук в руки. К счастью, жилище хорошо продувалось. Мужчины, женщины, дети, сидя на корточках, блаженно вдыхали клубы едкого дыма. Даже младенцы, еще цеплявшиеся за матерей, вытягивали губы к сигарам. Если младенцу удавалось завладеть сигарой, он жадно затягивался несколько раз подряд. Они задыхались и кашляли до слез, но стоило матери отнять у них сигару, как они принимались кричать, заставляя ее еще раз уступить им.

Накурившись, пунаны опять заинтересовались мною. Они внимательно осмотрели мою одежду и ружье, которое передавалось из рук в руки с великим почтением. Каждый пытался отвести затвор и прицелиться, упираясь прикладом в живот. На моих глазах содержимое моего мешка было вывернуто на пол, и каждый предмет обошел всех присутствующих. Его рассматривали со всех сторон со смехом и неистощимыми комментариями.

Кен Тунг, старейшина приютившей меня группы пунанов, искусно вырезает волчок для внучки.

Носатая обезьяна — один из трофеев, добытых пунанами.

Но вот кто-то открыл коробку с побрякушками, и началась всеобщая свалка. Женщины и молодежь расхватали украшения и куда-то разбежались. Я не на шутку забеспокоился о моих сокровищах — это все, что осталось у меня для обмена. Вот уже на шеях появились бусы, а запястья украсились блестящими алюминиевыми браслетами. Но скоро без всяких напоминаний минутные владельцы «драгоценностей» стали складывать их передо мной. К моему большому удивлению, не пропало ни одной вещицы. Наслышавшись от даяков о том, как пунаны любят украшения, я преисполнился к ним глубоким уважением. И в знак охватившей меня признательности, я решил сделать жест, казавшийся мне очень щедрым. Я вынул из корзинки котелок и банку сгущенного молока, которую давно хранил для особо выдающегося случая. Затем, вынув свой «словарь», объявил, тщательно произнося слова:

— Мэ мане беу! — Вскипятите воду!

К моему большому удивлению, одна из женщин поднялась, взяла котелок и направилась к очагу: она поняла меня! Пунаны изумились не меньше меня, услышав, что я говорю на их языке. Они немедленно выхватили записную книжку и стали вертеть ее, не веря, что эти маленькие черные закорючки могут что-то обозначать. Я взял записную книжку и продемонстрировал весь свой «словарь»:

— Куман: есть.

— Тадием: стрела.

— Таджюн: яд.

— Каан: кабан.

— Манук: птица... Они повторяли за мной слова,

добавляя к ним возгласы удивления: «хи-хи» и «хо-хо». Иногда они исправляли мое произношение и очень терпеливо добивались, чтобы я произнес слово совсем правильно. В иных случаях они корчились от смеха, и я догадывался, что те же самые слова, но произнесенные с легким изменением, имели совсем другое значение: если судить по всеобщей веселости, не вполне приличное.

В это время женщина вернулась и поставила у моих ног котелок, полный кипятка. При свете смоляного факела я вылил в него содержимое банки и тщательно размешал. Потом наполнил кружку и передал ее вождю. Тот отрицательно покачал головой. Я повторил предложение, обратившись к другим мужчинам, потом к женщинам и детям, но все отказались.

— Мание иту, сусу. — Это сладкое, это молоко, — сказал я по-малайски.

51