Вокруг света 1964-10, страница 65

Кадудар и сделал шаг к двери. — Мне не до шуток. Прощайте.

— Останьтесь, — сказал Сантус, — хотя ваш дом близко, но в такую погоду вы подвергаетесь серьезной опасности.

— Пропадет долг? — язвительно спросил Кадудар.

— Совершенно верно. А я не люблю терять своих денег.

— В таком случае я доставлю вам несколько неприятных минут. — Кадудар открыл дверь. — Пусть я промокну как собака, но под защитой вашего крова оставаться не хочу.

Он замер. Небольшой светящийся шар, скатанный как бы из прозрачного снега, в едва уловимом дыме электрической эманации, вошел в комнату — мимо лица Кадудара. Его волосы затрещали и поднялись дыбом прежде, чем ужас запустил зубы в его сердце. Шар плавно пронесся в воздухе, замедлил движение и остановился над плечом Сантуса, как бы рассматривая человека в упор, не зная еще, что сделать — спалить его или поиграть.

Сантус не шевелился так же, как не шевелился и Кадудар: оба не имели сил даже перевести дух, внимали движению таинственного шара

с чувством конца. В комнате произошло нечто непостижимое. За дверью буфета начало звенеть, как если бы там возилась человеческая рука. Дверной крючок поднялся и опустился. Занавеска взвилась вверх, трепеща, как от ветра; неясный, мучнистый свет разлился по всем углам. В это время шар был у ног Сантуса, крутясь и передвигаясь, как солнечное пятно колеблемой за окном листвы. Он двигался с неторопливостью сытой кошки, трущейся о хозяина. Вне себя, Сантус двинул рукой, чтобы убрать стоявшее возле него ружье, но, как бы поняв его мысль, шар перекатился меж ног и занял сторожевую позицию почти у приклада.

— Кадудар, — сказал дико и тихо Сантус, — уберите ружье!

Должник помедлил не долее трех биений сердца, но все же имел силу помедлить, в то время как для Сантуса эта пауза была равна вечности.

— Отсрочка, — сказал Кадудар.

— Хорошо. Полгода. Скорей!

— Год.

— Я не спорю. Бросьте ружье в окно.

Тогда, не упуская из виду малейшего движения шаровидной молнии,

описывающей вокруг ног Сантуса медленные круги, все более приближающие ее к магнетическому ружью, Кадудар, весь трясясь, перешел комнату и бросил ружье в окно. В это время он почувствовал себя так, как если б дышал огнем. Его правая рука, мгновенно, но крепко схватив со стола вексель, нанесла ему непоправимые повреждения.

Казалось, с удалением предмета, способного вызвать взрыв, шар погрузился в разочарование. Его движение изменилось. Оставив ноги Сантуса, он поднялся, прошел над столом, заставив плясать перья, и ринулся в окно. Прошло не более вздоха, как из-под ближайшего холма раздался рванувший по стеклам и ушам гром, подобный удару по голове. Молния разорвалась в дубе.

Встав, Сантус принужден был опереться о стол. Не лучше чувствовал себя и Кадудар.

— Все? — спросил Сантус. — Вы довольны?

— Дайте вексельный бланк, — спокойно ответил Кадудар, — я не грабитель. Я перепишу наш счет на сегодняшнее число будущего года. Таким образом, вы сохраняете и деньги и жизнь.

Мы говорим: Александр Грин — и словно окно распахивается в давно знакомый, неизменно влекущий мир. И мы видим дальний берег моря, хрупкую, порывистую фигурку девушки, стремительно протянувшую руки к высокому белому кораблю, на котором, заслоняя полнеба, как заря, победно дымятся алые паруса.

Был Грин человеком крупным, сложным, очень молчаливым, замкнутым, неулыбчивым. Как писатель, он всегда был в поисках. Он со многим порывал, от многого отказывался, хотел понять, чем живет человек и какое место занимает в нашей жизни «верная и нежная» спутница — мечта.

Я искал письма Грина, искал людей, которые его близко знали, просил их написать воспоминания, искал рукописи Грина, искал и находил в архивах «дела» о слежке за Грином.

В 1931 году Грин писал: «В журналах нового и старого времени помещено мною свыше 500 рассказов, очерков, повестей и стихотворений, перечислить которые пока нет возможности».

В творческом наследии писателя есть вещи, незнакомые советским читателям. В моей картотеке уже собрано более 470 названий.

Большую помощь в розыске забытых произведений Грина мне оказали жандармы. Да, да, не удивляйтесь — жандармы. В донесениях сыщиков часто упоминаются газеты и журналы, конторы и редакции, куда заходил писатель. После каждого наблюдения в записях жандармов есть число. Просматриваешь газету или журнал за несколько ближних месяцев и обязательно встречаешь какую-нибудь вещь Грина.

Мы публикуем два малоизвестных рассказа Грина — «Белый шар» и «Ящик с мылом». Я нашел их по письмам Грина.

В этих произведениях, как и во всем творчестве писателя-гуманиста» отчетливо звучит социальная нота. Грин всегда на стороне людей труда, всегда против развращающей власти чистогана.

Прочитав рассказ «Белый шар», я сразу же вспомнил другой рассказ Грина, «Крысолов», а в нем строчки: «Я очень советую всем перечитать эту книгу («Атмо

сферу» Фламмариона. — В. С.) и задуматься еще раз над странностями электрической грозы...»

И вот на странице 480—481 Фламмариона я нахожу следующую заметку: «9 октября 1885 года, в восемь часов двадцать минут вечера, при сильной грозе, ь Константинополе, в одном доме, занимаемом семьею, которая обедала в нижнем этаже, вдруг появился огненный шар величиною с яблоко, проникший сквозь открытое окно. Этот шар коснулся газового рожка, затем подлетел к столу, прошел между двумя сидевшими за ним лицами, поднялся к центральной лампе, обошел вокруг нее и, наконец, стремительно выбросился опять в окно, на улицу, где и треснул со страшным шумом, ничему и никому никакого вреда не причинив и ни малейшего запаха не оставив. Недалеко от дома, в котором все это произошло, стояло здание, снабженное несколькими громоотводами».

Я не случайно привел этот отрывок. Когда вы прочтете рассказ «Белый шар», то сразу поймете, что из наблюдений науки послужило для писателя материалом.

Так и в других произведениях Грина. Казалось бы, самые необузданные его фантазии часто возникали из реальных, жизненных ситуаций. Как-то в Крыму, в Оту-зах, у полуразрушенного дома Грин заметил дикую виноградную лозу. Он сказал жене: «Хороша. На руинах живет и дышит. Что-то доверчивое есть в том, как она повисла среди старых камней и разбитой штукатурки. Вот нарисую я ее, как вижу, будут читать, и будет казаться им (то есть критикам. — В. С.), что где-то это в чужой, неизвестной стране, а это тут близко, возле самой моей души и глаз. И все так. Важно — как посмотреть. Мои глаза и чувства видят ее с той стороны, которой другой не замечает, оттого-то она и кажется нездешней. И люди мои, лишенные обязательного coluer locale (местный оттенок. — В. С.), кажутся не здешними, а они вокруг нас. Я их вижу, чувствую и описываю в цельности их чувств, желаний, переживаний, не смазанных никакими наслоениями. Они живут, страдают, радуются и волнуют читателя».

ВЛАДИМИР САНДЛЕР

59