Вокруг света 1964-12, страница 24

вещества, и из них доктор готовил отвар для питья, а также прикладывал нагретые почки к больным местам. От этого лечения все сразу же получали облегчение.

Когда в заливах начался ледоход, на судно пришел один дикарь, чтобы посмотреть на чужестранцев и чтобы на него посмотрели. Это был первый местный житель, которого мы видели за все это время. Мы обращались с ним хорошо и ласково, надеясь извлечь из этого большую пользу. Капитан подарил ему нож, зеркало и пуговицы; он принял их с благодарностью и знаками показал, что пойдет спать, а затем опять к нам вернется. Так он и сделал, он притащил сани, на которых были две оленьи и две бобровые шкуры. Под мышкой он держал мешок, из которого вытащил предметы, подаренные ему раньше капитаном, и, положив нож на одну из бобровых шкур, а зеркало и пуговицы на другую, предложил капитану взять их, что тот и сделал. Тогда дикарь взял обратно подаренные ему капитаном вещи и снова положил их в свой мешок.

Затем капитан показал ему свой топор, и тот хотел дать ему одну оленью шкуру, но капитан хотел получить обе, и он дал их неохотно. Показав знаками, что и к северу и к югу от нас есть люди и что через несколько ночей он придет снова, дикарь ушел, но больше к нам не возвращался.

Во льду уже образовались такие большие разводья, что могла пройти лодка, и капитан приказал Генри Грину и некоторым другим отправиться на рыбную ловлю. В первый день они наловили 500 рыб величиной с большую селедку и немного форели. Мы уже начали надеяться, что наши запасы будут пополнены, но это был самый большой улов за все время.

На рыбной ловле Генри Грин и Уильям Уилсон сговорились с другими взять шлюпку и сбежать. Но капитан первым уплыл на шлюпке, чтобы исследовать берег к юго-западу и встретить людей, так как он видел в том направлении горящий лес.

Итак, капитан взял сеть, шлюпку, запас продовольствия на девять дней и отправился на юг. Оставшимся на судне было приказано взять на борт воду, лес, балласт и готовиться к отплытию. Капитан был уверен, что, если ему повстречаются люди, он привезет от них большой запас свежего мяса. Но случилось так, что он возвратился с еще меньшими запасами, чем выехал. Местные жители подожгли лес на берегу, а навстречу к нему не вышли.

Возвратившись, капитан начал готовиться в обратный путь, он роздал команде весь хлеб, хранившийся в трюме. На каждого человека пришлось всего по фунту хХеба, и, раздавая его, капитан плакал от сознания, что его так мало. Мы снялись с якоря и вышли с места зимовки в море.

Хлеб кончился, и нам пришлось теперь перейти на один сыр, которого было всего пять головок. Среди команды начался ропот, так как, по подсчетам матросов, должно было быть девять головок. Капитан разделил все пять головок поровну, хотя некоторые советовали ему этого не делать, напоминая, что среди команды есть люди, способные сразу съесть весь полученный сыр.

Мне известен происшедший раньше случай, когда Генри Грин отдал половину своего двухдневного пайка хлеба товарищу на хранение и просил до следующего понедельника ему не давать. Однако уже вечером в среду он забрал хлеб и съел его.

Причина, по которой капитан роздал весь сыр, была следующей: сыр был неодинакового качества, и он решил дать нам лично убедиться, что нас не обманывает и что каждый получит одинаково и плохого и хорошего сыра; всего было роздано по три с половиной фунта на семь дней.

При попутном ветре мы пошли на северо-запад, и ночью 18 июня попали во льды, и простояли до воскресенья.

Ночью в субботу 21 июня боцман Уилсон и Генри Грин пришли ко мне в каюту, где я лежал с больной ногой, и сказали, что они и остальные их сообщники решили бросить в лодку капитана и всех больных, предоставив им спасаться самостоятельно, так как на судне осталось провизии менее чем на две недели. Далее они сказали, что вот мы застряли во льдах, а капитан ничего не предпринимает и что они уже три дня ничего не ели. Поэтому-то они и решились пойти на это и покончить со всем сразу, и намерены любой ценой исполнить задуманное или погибнуть.

Я сказал им, что меня удивляют их слова, поскольку они, будучи женатыми людьми и имея детей, собираются совершить столь низкий поступок в глазах бога и людей, и спросил, зачем им превращаться в изгнанников, совершая деяния, ставящие их вне закона.

Генри Грин просил меня не волноваться; по его словам, худшее, что может случиться, — это то, что его повесят на родине, а выбирая из двух зол, он считает, что лучше пусть его повесят на родине, чем он умрет с голоду на чужбине. Меня они решили оставить на судне.

Я поблагодарил их, но сказал, что я поступил на судно, не собираясь ни бросать его, ни причинять вред себе и другим. Тогда Генри Грин сказал мне, что раз так, пусть моя судьба решится в лодке. «Если нет иного средства, — сказал я, — да исполнится воля божья».

И Грин ушел в страшном гневе, угрожая перерезать горло всякому, кто встанет на его пути. Я некоторое время беседовал с Уилсоном, но безуспешно, так как он был убежден, что надо ковать железо, пока горячо. Иначе от них отшатнется часть заговорщиков и они сами могут стать жертвами.

Затем возвратился Грин и спросил, что я решил. Уилсон ответил: «Он тянет ту же песню».

Затем я снова заговорил с Грином, пытаясь убедить его отложить все на три дня, доказывая, что в течение этого времени я побеседую с капитаном и сумею добиться, чтобы все было хорошо. Когда мне было отказано, я просил у него хотя бы два дня, затем даже всего 12 часов. Но они по-прежнему стояли на своем, заявляя, что иного выхода нет и нужно приступать к делу немедленно.

Тогда я им сказал, что, если они отсрочат дело до понедельника, я присоединюсь к ним, а также попытаюсь оправдать предпринятое ими перед властями, когда мы вернемся домой. Но это не помогло, и поэтому я сказал им, что они, наверное, замышляют худшее, чем то, о чем мне сказали, и что Грин жаждет крови и мести, иначе он не решился бы на такое деяние в такой час ночи. В ответ на это Грин взял мою библию и поклялся, что он никому не причинит вреда, и все, что он сделает, будет только для блага экспедиции и ни для чего иного, и что остальные могут также поклясться. Поклялся и Уилсон.

Грин ушел, и тотчас вошел Джюет, у которого, поскольку он был пожилой человек, я надеялся найти больше рассудительности, но он был еще хуже Грина и недвусмысленно заявил, что он сам оправдается за этот поступок перед властями по возвращении. Вслед за ним пришли Джон Томас и Майкл Пирс — парочка один хуже другого, но содержание их беседы я пропущу. Затем появились Моттер и Беннет, у которых я спросил, хорошо ли они сознают, что собираются делать. Они ответили, что да, затем и пришли, чтобы с них взяли клятвенное обещание.

И вот, поскольку позднее меня осуждали за то, что я составил текст этого клятвенного обещания, как бы присоединившись к заговору, я считаю уместным изложить текст для всеобщего сведения.

«Вы будете хранить верность богу, своему повелителю и своей стране. Вы ничего не совершите такого, что бы не способствовало славе божьей и благу экспедиции в целом, и никому не причините вреда».

Я стал ждать, не появятся ли еще новые бунтов

20