Вокруг света 1964-12, страница 28

Выжидать мы уже не могли: мы слишком долго ждали не для того, чтобы опять бесконечно ждать, ждать и ждагь. Теперь ничего другого не оставалось, как только бросить вызов все сметающим силам.

Мы выбежали из укрытия и запрыгали вокруг ствола, окатывая себя с ног до головы брызгами.

И закричали:

— Урра! Наддай! Не возьмешь!

И гроза уже была над нами не властна. Она могла нас убить, обуглить, но ни победить, ни согнуть, раз мы ее не боялись.

Словно услышав наш вызов, буря зашипела озлобленней. Казалось, что гроза в своем последнем натиске расколет землю. Сама погибнув, она затянет в водоворот и все живое. Но это была злоба обессилевшего существа, скорее пугавшая парализованных страхом, чем крушившая. Чувствовался спад.

Потоки стекли в Таруску, вошедшую в берега. Открылись промытые тропинки, дорога, блестя водяной колеей, как рельсами. Проступил противоположный глинистый берег, пятном замаячила сторожка. И то, что дождь моросил, было видно по кольцам, разбегающимся по реке.

Где-то в стороне и далеко-далеко, устало вздохнув, шевельнулся гром и стих, оборвав дождь, замертво заснул, словно после ломовой работы.

Все снова стояло на своих местах: сторожка, поле, лес, река.

Потерь не было.

Если бы мы пережидали грозу с зажмуренными глазами в яме, вверяя себя случаю, тому, что, может, пронесет, не заденет, то мы ни за что бы не узнали теперь ни Таруски, ни дальнего леса, ни поля — прожили, просуществовали бы, так и не заметив, не попробовав самой жизни.

По расчищенному от туч небу протянулась голубая промоина, все обрастающая и все наполняющая. Из-за подпаленных краев разорванной, уползающей за лес фиолетовой тучи выпал нерассеивающийся свет. И выкатилось солнце. И все маслянисто залоснилось. Деревья придвинулись друг к другу, переплелись отвисшими ветками, смешались потемневшими листьями.

Все вылезло, поднялось, распрямилось, отяжелело, вобрав в себя силу грозы и этим ослабив ее наступательный взрыв. Сила грозы обернулась проклюнувшими землю злаками: поле плотно зазеленело до самого горизонта.

Это было уже лето.

Промокшие, в дымившейся прилипшей одежде, мы вошли по пояс в реку и закинули удочки. Вода потеплела. Парная река еще бесновалась, унося с размытой землей, глиной жестяные банки, бутылки, обрывки кульков, газет.

Мы не стали ждать клева — в нас гроза испарила охотников-добытчиков. Мы смотали удочки и пошли к дому: возвращаться без улова было все равно что с уловом.

Словно первый раз в жизни, мы шли, никуда не торопясь, и сговаривались жить летом в лесу, как робинзоны. Будем жить как на острове — остров порой нужен для того, чтобы самому стать обитаемым.

И то, чего мы хотели, казалось, всегда было во власти человека: обсохнуть, тарелку горячего, с паром супа... Пожать руку первому встречному, как старому другу... Обрадовать кого-нибудь действительно необходимым, как хлеб... Сломать все стены, заборы, ограды — жить при открытых настежь дверях.

...У берега кувыркаются утки, махая крыльями, скатывая с себя воду. Казалось, что еще одно, только одно усилие, и они, взлетев, полетят собственным маршрутом. Над речкой, вдоль реки с писком гоняются друг за другом стрижи. По мокрому лугу носится очумевший от избытка сил жеребенок.

Под мостом конопатят лодки.

Запахло далекими странами из возвратившегося детства: варом, рыбой, дымом, смолой. Казалось, сверни в сторону, сделай только один шаг в сторону, и перед тобой сразу откроется порт.

По мосту передвигаются игрушечные повозки — в сторону рынка.

Оказывается, мы совсем забыли, что сегодня воскресенье.

У самого дома мы в нерешительности остановились. Труба, закопченная, с отбитым краем — та, покосившиеся окна — те, на всякий стук лающая собака с укороченным, обкусанным ухом — та, и мы не сразу разобрали, что не заблудились: сад был закраплен бело-розовыми цветами.

Сад зацвел.

К хозяину дома приехали гости. Из города. Они встретили нас довольными насмешками, которыми встречают всех, кто возвращается без добычи.

Стол заставлен бутылками, закуской, замусорен пеплом, окурками.

Опять суетятся, спорят, размахивая руками, дымя сигаретами, любуясь собой и независимостью своих доводов.

...Как будто бы и грозы никакой не пронеслось, а была только смена погоды. Только смена погоды.

...Тянет мятой, прошлогодним прелым листом, полынью, распаренной землей. То блеснут и пропадут капли, то висит мошкара, то сдувается. А за подпертым бревнами забором мокрые, словно только что выкрашенные крыши, опять плетни, заборы, ограды, колья, телевизионные мачты и... в дрожащем воздухе, в своей первозданности слюдяная черта Таруски, синевшей на изгибах, и... стена приблизившегося леса, и... даль. Клубящаяся паром даль. И солнце... во все небо.

Нет конца. Вокруг только начало. Только начало.

Способны ли мы сотворить вот такую все оплодотворяющую грозу!