Вокруг света 1965-01, страница 57

ставив лицо ветру, — его упрямый подбородок разрезал ветер, как нос корабля разрезает воду, — и восторг переполнял его сердце. От холода у него блестели глаза, и казалось, ему стало лучше видно все вокруг на далекое расстояние. Старая мечта сменилась новой — он был в море, но теперь ветер породил в нем иное желание — ему хотелось на могучих крыльях носиться вместе с ветром по беспредельным просторам поднебесья; корабль превратился в скрипучую, зыбкую тюрьму, и он стремился вырваться из нее. Он мечтал стать всемогущим, и стихия вливала в него новые силы.

И вот дьяволы — прислужники зимы исчезли так же внезапно, как появились, оставив за собой спокойное гладкое море. Корабль шел на всех парусах, гонимый сильным попутным ветром. Сам бог мореплавания посылает такой свежий, надежный ветер парусным кораблям. Матросы забыли все тревоги, они носились по палубе, как расшалившиеся дети, — ведь попутный ветер вселяет в души юную радость.

Ветер не менялся, и, покончив с мытьем посуды и чисткой овощей, Генри пускался в долгие разговоры с матросами, и они учили его названиям снастей и объясняли назначение каждой. Матросам полюбился спокойный, вежливый юноша — было видно, он считает их добрыми и опытными людьми, которые охотно делятся с ним всем, что знают; и они учили его, чему могли, — ведь у парнишки и впрямь морская душа. Он научился от них песням, которые поют, когда тянут канат, — долгим и протяжным, коротким и резким. Он распевал вместе с ними песни о смерти, о бунтах, о крови, пролитой в морях. Генри усвоил особенную матросскую брань — грязные ругательства, кощунственные проклятия, но в его устах они теряли всякий смысл.

А по ночам он лежал притаившись, пока вокруг него рассказывали о чудесах, виденных и вымышленных: о змеях в милю длиной, которые обвивают суда, расплющивают их и проглатывают; о черепахах, таких огромных, что у них на спине растут леса, текут реки и стоят целые деревни, и которые опускаются под воду лишь раз в пять столетий. Раскачивались лампы, и под ними шел разговор о том, как финны могут в отместку за что-нибудь наслать губительный шторм; о том, какие в море водятся крысы — подплывают к кораблям, прогрызают в обшивке дыры, и корабли тонут. С содроганием шептали здесь об ужасных, покрытых слизью чудищах — если такое увидишь, значит на тебе лежит проклятье и ты уже никогда больше не вернешься на берег. Были в их рассказах и фонтаны, которые выбрасывает кит, и морские коровы, мычащие, как коровы на земле, и призрачные корабли, что вечно плавают по океану в поисках затерянного порта, а на их палубах работают побелевшие от тропического солнца скелеты. И Генри жадно впитывал в себя их слова.

В одну из таких ночей Тим потянулся и сказал:

— Ничего я не знаю о ваших змеях и чудищах, слава богу, не видал ничего такого. Но и я вам кое-что могу порассказать, если хотите.

Был я тогда совсем молодой паренек, вот как этот, и плавал на вольном корабле по океану, мы захватывали, бывало, что где придется — когда несколько черных рабов, когда золотишко с испанского судна, если его команда не могла постоять за себя, — одним словом, перебивались кое-как. Капитан у нас был выборный, бумаг — никаких,

а на мостике спрятаны разные флаги. Увидим, бывало, военный корабль в подзорную трубу — ну и выбрасываем какой-нибудь флаг.

И вот заметили мы однажды утром с правого борта небольшую барку, помчались за ней на всех парусах, догнали. Испанская была барка, и на ней пусто — только соль да зеленые шкуры. Но когда вошли в каюту, смотрим — а там высокая стройная женщина, черные кудри, лицо белое, а пальцев таких тонких я никогда прежде и не видывал. Мы ничего не взяли, забрали только эту женщину к себе на корабль. Капитан повел было ее к себе, да тут выступил вперед боцман.

— Мы, — говорит, — свободная команда, а ты у нас — выборный капитан, каждый из нас имеет право на эту женщину, и если ты уведешь ее к себе— поднимем бунт.

Капитан нахмурился, оглянулся, смотрит — и вся команда насупилась; пожал он плечами и засмеялся злобным смехом.

— Как же вы это решите? — спрашивает, а сам думает, что начнется сейчас великая драка. Но боцман вынимает "Из кармана кости и швыряет их на палубу.

— Бросим кости, — говорит, и тут все матросы опустились на палубу и тянутся за этими костями. А я все к той женщине приглядываюсь. И говорю себе: «Эта женщина не из робких, такая может жестоко расправиться с человеком, которого невзлюбит. Нет, парень, — говорю себе, — нечего тебе ввязываться в эту затею».

И тут эта женщина кидается к борту, хватает из пирамиды пушечное ядро и прыгает с этим ядром в руках за борт. И все! Бросились мы к поручням, смотрим — а от нее только пузыри пошли.

Да, а на третью ночь после этого прибегает вахтенный на мостик, волосы у него дыбом. «Там что-то белое плывет за нами вслед, — говорит, — точь-в-точь та женщина, что бросилась в море».

Мы все, конечно, смотреть, я ничего не разглядел, но другие сказали, что видят тело с длинными белыми руками, и тянутся руки к нашему ахтер-штевню, тянутся за кораблем, как железо за магнитом. Сами понимаете, мало кто в ту ночь заснул. А кто спал, кричал и стонал во сне; а что это означает — не мне вам говорить.

На следующую ночь выбегает боцман из трюма, орет, как сумасшедший, и голова у него вся вмиг стала седая. Мы его схватили, успокоили немного, и, наконец, он еле прошептал: «Видел! Господи, я видел! Две тонкие, белые, нежные руки с длинными пальцами проковыряли обшивку и отрывают доски, как бумагу. О господи! Спаси и помилуй!»

Тут мы чувствуем — корабль накренился и начинает тонуть.

Ну, трое из нас доплыли до берега на бревне, и двое совсем обезумели, бедняги, рехнулись начисто. Я ни разу потом не слыхал, чтобы кто еще спасся, только, по-моему, никто. Вот и все, я это своими глазами видел, не то что ваши россказни.

С самого первого дня кок принялся обучать Генри. Казалось, у него просто страсть делиться знаниями. Наставления свои он произносил неуверенно, словно боялся, что ему будут возражать. Он был сед, и глаза у него были карие и грустные, как у собаки. Он чем-то напоминал священника, чем-то — скучного учителя и чем-то — отпетого головореза. Речь у него была как у человека образованного, а неряшливые привычки — как у вы-

55