Вокруг света 1965-03, страница 56

Из воды в клубах тумана выступили желтые шесты. Ставные неводы. Чайки носятся над ними, садятся на шесты, на переплетение тросов и веревок. Несколько больших темных птиц пролетели над фелюгой. Рыбаки замахали фуражками, отгоняя их. То были черные бакланы.

Чайка — друг рыбака. Если вы увидите с берега белое облако чаек, низко летящее над водой, значит рыба идет, большой косяк. Чайки дают знать. Другое дело — черный баклан. Он гоняет рыбу, отпугивает ее, так и норовит нырнуть и залезть в торбу. Рыбакам с ним много мороки.

Мы подошли с подветренной стороны и пришвартовались к одному из шестов.

— Теперь обождать надо, — говорит Левон Дмитриев. — Рыба на восходе любит идти.

Ждем первых лучей солнца. Шумит море, поблескивают, лоснятся волны. Может быть, сейчас в глубине, невидимый для нас, движется косяк со стороны моря, рыба ударяется в «крылья» и идет на глубину, а там на ее пути торба — большой плетеный мешок.

Огромное красное солнце взошло над морем. Фелюга, подставив -борт волне, плавно поднимается и опускается. Мо-гуну подтянули к борту флагмана с подветренной стороны, и трое рыбаков (и мы тоже) прыгнули в нее. Приблизились к хаотическому на первый взгляд переплетению тросов. В тихую погоду лодка легко проскальзывает под ними к центру невода, к торбе. Но сейчас... море и ветер злятся, норовят отнести лодку от невода.

Трос оказывается где-то над головой, того и гляди зацепит.

— Берегись!

Улучив минуту, рыбаки в брезентовых рукавицах хватают трос и втягивают лодку. Все глубже и глубже — мимо шестов и проводов. Лица багровеют, хриплым становится дыхание. «Взяли!», «Еще возьмись!»

Наконец подходим к торбе, начинаем вытаскивать сеть. Метр за метром. И уже по какому-то особому дрожанию сети, по ее «живой», трепетной тяжести чувствуешь: там рыба, она бьется, стремится вырваться из ловушки. Даже бывалые рыбаки, привыкшие ко всему, не скрывают волнения. Труд, будничный, движения мышц автоматические, но извечный азарт охотника — он присущ рыбакам всегда и везде.

Первый двухпудовый осетр бьется в сети. Его ловко выбирают, бросают на дно. Рыбаки отодвигаются, опасаясь ударов могучего хвоста. Еще один осетр и потом десятки, сотни жирных глосов, бычков... Все это бьется, шевелится — вмиг борта покрываются слоем чешуи. Чешуя на лицах, руках, одежде. Серебристая сельдь переливается радужной голубизной, играет перламутром кефаль, тяжело ползают большие ленивые крабы. Какое богатство красок и оттенков! А через минуту исчезла радуга — все словно пеплом подернулось.

— Фима! 21 — поверхность, 114 — дно, температура во- ' ды — 22,2!

Валя осталась на флагмане и сообщает подруге свои измерения. А та заносит их в днев

ник, в который записала уже породы рыб, попавших в торбу.

— Вот и наука с уловом, — говорит бригадир.

...Возвращаемся. Ветер стих, мотор стучит ритмично, без «придыханий». Солнце светит нам вслед и освещает широкое водное пространство. Входим в дельту. Кругом плавни, плавни. Плоская зеленая равнина, куда ни бросишь взгляд — человеку, привыкшему к земле холмистой, неровной, не на чем задержать внимание — все однотонно, придавлено к земле и воде. Тростник, тростник, сотни километров шелестящего тростника, словно зеленая пустыня.

Зеленое богатство плавней. Если рыба первая, главная профессия Вилкова, тростник — вторая. Вместе они определяют облик дунайских плавней. Раньше из тростника дома строили, печи им топили, теперь тростник — промышленное сырье. Много тростниковой «каши» потребуется котлам будущего целлюлозного комбината в Измаиле. Спрос на тростник увеличился. Совсем недавно гидробиологическая станция, где работают Фима и Валя, была единственным научным учреждением Вилкова. Теперь там создана агробиологическая тростниковая станция. Ученые изучают пути повышения урожайности зеленого сырья, ведут борьбу с сорняками, заботятся о том, чтобы было меньше потерь при механизированной уборке.

Скоро вилковский тростник получит всесоюзную известность. Ведь Измаильский ком-