Вокруг света 1965-07, страница 12

как он действительно начал «кричать».

Айхайшал не похож на традиционного аксакала. Нет у него жиденькой седой бороды, только тонкая подковка усов. Лицо у него 'сухое и темное. Блестят узкие щелки умных глаз, загораются яростной страстью, когда он «кричит», то есть повышает тон от искреннего беспокойства за все, чем занимается сам и другие люди вокруг него.

Баян переводила мне его слова:

— Скажите корреспонденту, пусть напишет, что стариков нельзя сбрасывать со счета. Пасти овец — большое искусство, но только старики знают по-настоящему его секреты. Вот Бекет учится в заочном институте — это хорошо, правильно. Но еще лучше, что он пасет свою отару с ним, айхайшал ом. Большим, правильным человеком будет Бекет.

Потом от айхайшала досталось артели, производящей для чабанов юрты. Новую юрту Даниярова точно обстреляли из пулемета с воздуха. Сквозила голубизна через отверстия машинной строчки. Сделанные из сосновой доски планки купола большей частью уже сломались. Еще год, и этой новой юрте придет конец. А старая прослужила пятнадцать, сделанная своими руками. Айхайшал вскочил из-за стола и потащил меня показывать остатки этой старой юрты. Куски кошмы, сшитые шерстяными нитками, невозможно было разодрать. Хороши были и детали каркаса, сделанные из гибкого тала, но отслужившие уже свое.

Досталось от айхайшала и мне, когда я спросил, не истощаются ли пастбища Жаксыко-на от выпаса такого большого количества овец.

— Это неправильно, — закричал старик, — джайлау не истощаются...

После чая работа наша идет на лад. Это бывает, пожалуй, в любой однообразной трудной работе, она вдруг увлекает своим ритмом. Перестаешь оглядываться на сделанное, вести ему лишний счет. И только хозяйски поглядываешь на то, что предстоит еще сделать, и чуточку даже жалеешь: сейчас все кончится.

Но овцы остались прежними. То вдруг барану вздумалось померяться силами с Ермеком, то овца вырывается и уносит на шее иглу от шприца, приходится гоняться за нею. Смеется Селим:

— С этими мериносами работать, спортсменом быть нужно. Самбо надо знать.

А он и похож на спортсмена — совсем еще молодой, сорокалетний, коротко стриженный после больницы, с мощной мускулатурой под выгоревшей футболкой. Он перепробовал на своем веку самой разной работы. Ходил даже по степи с геологами и плавал матросом на самоходке по Оби до Салехарда. Но дело предков мощно позвало к себе."

— На общем собрании, когда отары распределяли, гляжу: никто тонкорунных брать не хочет,—рассказывает он. — Капризные, нежные овцы не то, что наши обычные грубошерстные. Особенно . тяжело с молодняком, хуже малых детей. Зимой только и жди, что простудятся. А их, бывает, в день по пятьдесят штук сразу прибывает. Я поднял руку: почему не взяться, работы не боимся. Вот пасем с Ермеком.

Селиму не повезло прошлой весной. Упала под ним на скаку лошадь, сломал ключицу. Сорок дней пролежал в больнице, да и сейчас не чабан еще Селим. Вчера на глазах у него волк задрал барана здесь вот, за холмами.

— ...Я наехал на него шагом, а он, шайтан, только ощерился. Я гаркнул на него, так он неспешно полез в кусты. А меринос корчится с распоротым брюхом... Если бы не сын, пришлось бы бросать чабанить. — Селим сжал рукой крепкое уже плечико мальчишки. — Ермек по-казахски означает Утешение Родителей.

Ермек и горд похвалой и печален — ему пришлось уехать из интерната в степь и на время заменить отца. У него четыре сестры и два брата.

Ермек не уступил волкам ни единой овцы. Старенькое перевязанное проволокой ружье дает один выстрел на десять осечек. Белый поджарый волкодав молод еще и глуп, все принимает за игру. Ермек соорудил рядом с кошарой навес и каждую ночь с весны спит со своими овцами, просыпаясь

при каждом подозрительном шорохе. И, проснувшись, ходит вокруг кошары, думая под крупными белыми звездами...

Вчера, только мы появились у них, Ермек замучил меня вопросами: «Кто главный конструктор ракет?.. Сможет ли электронная машина пасти овец?.. Написал ли что-нибудь новое писатель Катаев?..»

Я привез с собой книжку «Знамени» с катаевской «Маленькой железной дверью». Ермек читал всю ночь под своим навесом при свете фонаря «летучая мышь».

...Честь сделать укол последнему барану Баян уступает мне. И мы все бежим к омуту купаться.

Вода омута черна от глубины, весь он в белых кувшинках, отдавших на дно якорные тросы длинных своих стеблей. В пересохшем русле лежат громадные камни, сглаженные сумасшедшей водой половодий. Теперь вода затаилась от солнца среди тростников и талов, и пахнет она прелью от застоя. Но когда, прыгнув с горячих камней, прошиваешь телом теплый ее верхний слой и уходишь в холодную тьму, не хватает дыхания достичь дна.

Совершенно свежие, точно и не было этого трудного дня, вдвоем с Ермеком угоняем отару за ближнюю сопку. Самое время пасти в наступающей прохладе предвечерья. Улегся, намаявшись за день, и ветер. В небе возникли облака. Степное небо без облаков, что лицо без мысли. Таким оно и было днем. Теперь оно раздумчиво и строго. Облака пепельно-сини с розово клубящимися вершинами.

Не слезая с лошадей, дав им только свободу щипать траву, смотрим с вершины холма, как жадно хватают траву наголодавшиеся овцы. Ермек говорит:

— Вот так пасу в степи и думаю. Много у меня остается вопросов. Все хотел у вас спросить, да забыл... А, вот! Что такое диалектика?

Высоко над нами, выше облачных вершин, появляется белая стрела — след реактивного самолета. Сам он острым наконечником движется впереди. Солнце зеркалит от его обшивки, и он кажется раскаленным. Мальчик зачарованно смотрит в небо.

Я вспоминаю: не зря боль

10