Вокруг света 1965-10, страница 59

Серега резвился в волейбол, устанавливая дружеские контакты.

Я сидел у байдары, и тягостный змий подозрений грыз мне душу. Этот змий окончательно окреп, когда я увидел Анкарахтына с тремя приятелями. Они шли к байдаре и разговаривали что-то слишком уж оживленно. Капитан наш был навеселе и даже улыбался. Семьсот тридцать километров непройденного маршрута... Но в это время я был представлен Эттувги, Чокве и Тан-ляю; и выяснилось, что через десяток минут трактор подвезет нам бензин, вместо того чтобы тащить его на руках, и что Эттувги, Чокве и Тан-ляй милые люди, которые помогут нам погрузиться.

...Мы плыли мимо низких галечных и песча ных берегов, гигантских береговых обрывов, мимо тысячных гагачьих стай и любопытных тюленьих голов, встречающих и провожающих стук мотора.

На карте сорок седьмого года, которая у нас имелась, полукружиями и квадратиками условных знаков были проставлены фактории, стойбища и отдельные яранги. Мы знали, что ничего этого нет, что первое жилье будет за много километров отсюда за Колючинской губой. Все эти стойбища и яранги были сведены в свое время в немногие центральные поселки. Когда я намечал места для измерений, я всегда старался привязать точки к этим бывшим жилым местам, где нас встречали моржовые и тюленьи черепа, остатки вешал для рыбы и байдарных подставок. Мы делали измерения примерно через десять-двадцать километров, и почти всегда находилось бывшее жилое место, и было как-то приятно видеть сверкающий никель и лак наших приборов среди старого жилого хлама и думать о том, что на хитроумных картах результатов наших замеров, около цифр, появятся забытые названия забытых мест на древней земле.

Я думал о транспорте. Конечно, перевод людей в центральные поселки был в свое время рационален, ибо люди должны жить в домах, для домов необходимо топливо, а пароход-угольщик не может останавливаться около каждого человеческого жилья на необозримом берегу.

Но я думал и о тысячах уток, и о тюленях перед нами, и о рыбе под днищем нашей лодки, думал о неосвоенном и почти не осваиваемом.

На вторые сутки мы подошли к островам Серых Гусей. Это низкие песчаные острова, заросшие метлицей и жесткой осокой. Есть такое понятие — «тихие земли». Об островах Серых Гусей у меня осталась память, как о самом тихом месте на земле. Стоял равномерно-волнистый морской штиль. И я задремал под это качание.

Байдару немного качнуло, и я очнулся. Засаленные ремни обшивки, груда нашего закопченного хлама сразу вернули меня на байдару. Серега сидел, сгорбившись, втянув шею в вырез кухлянки, и смотрел на берег. Только сейчас я заметил его впалые щеки, щетину на лице и что у Анкарахтына, который все время сидит на руле и смотрит только вперед, здорово воспалились глаза.

На следующий день северо-западный ветер, похожий на удар по лицу мокрой тряпкой, загнал нас в узкое горло Колючинской губы. Мы встали под защиту косы, отделяющей губу от моря, и просидели на этом месте ровно пятнадцать дней, ни больше ни меньше.

Я вспомнил острова Серых Гусей, и неясная^ грусть выгнала меня на улицу. Берега Колючинской губы состоят в этом месте из мелких холмов. Когда-то ледник притащил сюда горы песка и щебня, потом их размыла вода, которая даже камень точит в своем невероятном упорстве, и получились холмы, которые потом заросли травой и были грязно-желтыми в это время года. Я бро дил по этим холмам, спускался к безжизненным блюдцам озер между ними и снова поднимался на холмы. Если смотреть сверху, то всюду была страна холмов, и казалось, что весь мир состоит из них и туманной пелены дождя.

...Северо-запад стих и сразу же сменился теплым ураганным югом. Ураганный южный ветер рвал полотнище, тряс поставленную набок лодку, но все-таки это был настоящий ветер, ветер-мужчина Он понравился нам уже тем, что стих на третьи сутки. И мы снова очутились на воде.

Гигантский поток устремлялся в горло губы. Мы заметили это только тогда, когда подошли к самому выходу. Возвращалась вода, выжатая южным ветром. Она несла с собой лед, плавниковые бревна и вздувшийся труп моржа.

Мы смотрели на это с любопытством детей, не ведающих, что перед ними творятся страшные вещи. Мы поняли все, когда «Архимед» взвыл отчаянным ревом бессилия и корпус байдары стал вибрировать от напора воды. Упираясь тяжелыми сапогами в гальку, мы тянули байдару на длинном моржовом ремне. Наглухо закрепленное кормовое весло не давало ей пристать к берегу.

Накиданные штормом валы льда таяли на берегу. Между ними и водой оставалась узкая метровая полоска. Мы шли по этой полоске, обливаясь бессильным потом. С этим потом из нас выходили пятнадцать бездельных лежачих дней, килограммы чая и табачища.

Упираясь и глядя в землю, мы не смотрели вперед. Резкий рывок ремня едва не сбил нас с ног. Громадная льдина стремительно шла навстречу в десяти метрах от нас. Между льдиной и берегом оставалось как раз столько, чтобы смять лодку в лепешку.

Чертом Анкарахтын взметнулся на льдину и великолепным рывком ремня в нужный момент поставил лодку точно под нужным углом. С ремнем в руке наш капитан промчался по внешнему краю льдины, и семисоткилограммовая байдара послушно летела за ним, как привязанный за нитку спичечный коробок. Он был великим байдар-ным капитаном, этот чугунный неудачник!

...Нас выкинуло на берег ровно через четыре часа, на сей раз по-настоящему. Откуда-то с севера из-за больших свободных пространств, так как лед отогнало южным ветром, шли валы, упрямые, как стенобитная машина. Нам надо было сделать замеры, и я тянул сколько, сколько было можно, и еще чуть больше, но приставать к берегу все-таки было необходимо.

Два раза я кивком показывал Апкарахтыну на берег, как обычно, 'и два раза он не замечал моего кивка. Ему во что бы то ни стало хотелось без приключений добраться до поселка. Я сказал ему в третий раз уже голосом, и он снова сделал вид, что не видит и не слышит.

— Так мы не уговаривались, — сказал я и полез на корму, чтобы самому повернуть лодку.

Анкарахтын бормотнул какое-то чукотское ругательство, но лодку все-таки повернул. Шум на

57