Вокруг света 1965-10, страница 79

— Ясное дело, — усмехнулся старик. — Только вот какой?

Лицо его напряглось. Некоторое время он помалкивал, распустив морщины, цедя сквозь усы кудрявый дымок. Потом он медленно потащил из-за спины дробовик.

— Что-то не так, ребята... Нехорошее что-то — нутром чую! Пятый десяток по тайге хожу, такого зверя еще не слыхивал. Ну ладно! — Он обтер рукавом ружейные стволы. — Ты, Гриша, насчет костра хлопочи, а мы сходим разузнаем — мы недолго!

— Боязно чего-то маленько, — сказал Гриша. Он посмотрел на меня внимательно. — Тебе как?

— Да нет, ничего, — забормотал я, поеживаясь, — пустяки...

— Боязно! — тихо и просто сказал старик. — А как же? В тайге надо бояться. Бояться надо — трусить нельзя! Этот закон что для зверя, что для человека един Ну ладно, потопали.

Еще раз, близкий и недолгий, пронесся крик в тишине... Мы брели, углубляясь в пасмурные хвойные недра. Грива густа была и нехожена, и только путаный звериный лаз рассекал подлесок — уводил в низину, там ельник распадался.

Я смотрел в напряженную, качающуюся стариковскую спину, он шел впереди неслышным, каким-то щупающим шагом... Внезапно он замер.

— Тут! — прошептал он, умеряя дыхание. — Есть такое дело! Гляди, гляди...

Заснеженное овальное озерцо открылось нам. Оно лежало в пологих берегах, светилось зеленовато. Вокруг толпились стволы, висли низкие мохнатые кроны

В центре его темнела полынья, и там — в белесоватых мглистых клубах — угадывалось смутное движение: кто-то там, у края пролома, дышал и ворочался тяжело.

Звучно плеснулась вода. Потом затихло все. И тотчас Ананьев повернулся ко мне — придвинулся плотно

— Нерпа! — шепотом воскликнул он. — Полярный тюлень.. Ну дурак же я старый, господи! Как эго я раньше не сообразил? Но вот непонятно — как ее сюда занесло, в сторону от реки?

Пристально и осторожно обошли мы берега. Потрогали лед — он был еще слаб и всхрустывал, прогибаясь. И старик сказал:

— Она, глупая, сюда весной заплыла — по большой воде.. За рыбой, ясное дело! А после вода опала. Теперь вот она и мается и плачет... Жалко!

— Жалко, да... Хотя чего ж плакать? — сказал я. — Воды хватает — отсидится.

— Так ведь одна!

Ананьев поднял лицо, прищурился; далекий тихий свет разливался в глубине его глаз.

— Одна! — сказал он строго. — Это ты можешь понять? Ну, потом жизнь тебя достанет — поймешь... Нерпа семьей живет; ей, как человеку, в одиночку нельзя Нипочем нельзя! Да и не знаю, отсидится ли. — Он опустился на корточки в снег, медленно чиркнул спичкой. Помолчал недолго. — Тут, я вижу, рысь бродит... Гляди — наследила! К полынье хотела подобраться. И ведь подберется, подлая... Нет, браток, тут заплачешь!

Мы воротились не скоро. Тянуло морозом с реки;

снежок подсох и позванивал ломко, и было зябко нам и неуютно в сплошной этой непроницаемой тьме. Еще не рождалась луна — стояли последние осенние ночи.

— Проводник-го наш каков, а? — укладываясь, сказал мне Гриша. — Помнишь. «Бояться надо — трусить нельзя.. »

Я оглянулся на старика. Он сидел по другую сторону костра и таким запомнился мне надолго — угловатым, всклокоченным, недвижным...

Дымные отсветы шатались по его лицу, а за спиной — из глубины тайги — все тосковал, все звал и оплакивал кого-то одинокий, томительный голос.

Утром Ананьев сказал, поскребывая в медной бороде:

— Я, ребята, обещался свести вас к Тазовской губе... Она — вот она — за излучиной. Километров двадцать, не более того. Здесь дойдете сами.

Он говорил, занавесив бровями узкие свои, чуть припухшие глаза Он смотрел на восток — туда, где клубилось над хребтами белое ледяное солнце.

— Уж вы,--ребята, не обижайтесь, а я — домой! Полгода ведь не был, не спал в тепле — шутка сказать. Нынче целую ночь думал... А вы шустрые, вы дойдете, дотопаете свободно!

И мы простились с ним, досадуя.

Мы были молоды и нетерпеливы. Мир, исполненный страстей и раздумий, казался нам простым, разделенным отчетливо на свет и на тень... И много еще предстояло увидеть нам и постичь.

Веселая ярмарка женихов

Каждую осень к подножью марокканских гор Высокого Атласа, к гробнице святого Сиди-Ахмеда идут караваны Всадники съезжаются со всех сторон, развьючивают верблюдов и лошадей, ставят пестрые тенты шатров К концу дня лагерь разбит, можно начинать праздник. В начале палаточной «улицы» выстраиваются молодые всадники. По сигналу, пришпорив коней, они срываются с места и несутся туда, где ждут их строгие судьи. Это девушки, их родители и родственники. Они будут оценивать искусство джигитовки, меткость в стрельбе на полном скаку, силу и ловкость. Это не обычное соревнование. Ведь в этом состязании выигрывают не кубок и не приз, в нем выигрывают... жену. Если покажешь себя настоящим мужчиной, тебя может выбрать в мужья перпая красавица. Такова традиция у этого берберского племени аит-хадиду — решающее слово в выборе мужа принадлежит самой девушке; испокон веков женщины этого племени — и это в мусульманской стране! — не носят паранджу.

Около недели длится «ярмарка женихов». Конные соревнования сменяются танцами девушек, по вечерам звучат песни

К концу недели начинают играть свадьбы. Если верить старикам, самые прочные браки как раз те, что заключаются во время этих праздников.

77