Вокруг света 1966-02, страница 14

г

всем обезумел. Сначала у нас была целая команда, а потом остались только мы с ним вдвоем. Он в каждом лагере оставлял вместо себя кого-нибудь из своей команды, а сам мчался все дальше и дальше. Отыскивал эти проклятые загоны для людей и выпускал народ из бараков, из-за колючей проволоки — вот она, свобода, вот она какая нынешняя Россия:—идет, как буря по свету, и ломает замки тюрем! За такую Россию ничего не жалко: ни жизни, ни даже сердца своего, Коля.

Не спали мы сутками, в глазах только лица и лица, горе и горе... А тут дожди начались, первые весенние грозы, дороги развезло. «Виллис» наш застрял у какого-то фольварка. Пытаемся вытащить машину из грязи. Прибегает неизвестный парень и говорит: «Скорей, скорей, люди, люди!» — и показывает фотокарточку. А на ней милое девичье лицо смотрит строго, и через весь лоб у нее — черный штемпель. «Идемте», — говорит младший лейтенант. Мы пошли. Парень побежал впереди. Ну, конечно, рельсы ведут к раскрытым воротам, колючая проволока, а в глубине — длинный каменный барак, на дверях пудовые запоры. Парень начал стучать ногой в дверь. За дверьми шорох. Младший лейтенант закричал по-русски, и парень закричал по-французски. Над дверью в окошке зарешеченном появилось девичье лицо, то самое, что на фотографии, только без штемпеля на лбу. Парень бился у дверей, кидался на них всем телом. За дверью вой, стон. Младший лейтенант схватил автомат и дал очередь в воздух. Сразу мертвая тишина. Он стал весь белый, мой прапорщик. Говорит мне: «Скажи, чтобы отошли в стороны от двери». Я сказал. Снова за дверью шорох. Тогда он подошел к двери и начал стрелять в дверь из автомата. Он вел автомат по кругу, глаза у него были налиты кровью, и автомат трепетал у него в руках, как птица. Он сменил диск и опять бил, бил из автомата... И когда кончился второй диск, пудовые запоры вывалились на землю. Мы разом распахнули дверь. Черная дыра. Потом на пороге показалась худая девушка, и на лбу у нее не было штемпеля. Что было дальше — описывать невозможно. Только все плохо кончилось.

Неподалеку торчали трубы завода. Какая-то шальная немецкая батарея начала обстрел. Снова кромешный ад. Их много было тогда, ненужных обстрелов. Когда все кончилось, никого не осталось. Только несколько убитых лагерников — остальные разбежались. А рядом со мной лежал наш прапорщик. Светлый такой, как живой. Маленький осколок вошел ему в кадык, и кровь лилась на мокрую землю. Я тогда подумал: как бы френч его не испачкался и белый подворотничок. Он очень чистенький был, этот мальчик. Он мне был как младший братишка.

Дальше я ничего не помню. Помню только, как раздел я его, и обмыл, и схоронил его на холмике у фольварка, выбрав место посуше, и как не знал, какой памятник поставить на могиле — будь что будет! — поставил крест из двух ржавых труб, связал их проволокой. Еще помню, как шел пешком в сторону их частей и как подумал, что первый их солдат прикончит меня, если увидит, что я несу офицерскую форму с орденами и с документами. И как просидел всю ночь у костра, и все глядел на френч младшего лейтенанта, и все казалось, что это меня убили и осталась от меня только форма с погонами. А потом взял и переоделся в его форму, сначала только для того, чтобы живым добраться до их частей, а потом, когда увидел себя в зеркале в форме прапорщика и в орденах, я подумал: будь что будет — хоть день да мой! Я тоже совсем обезумел, Коля, но ты поймешь, больше некому.

В зеркале я увидел себя в госпитале — это была

первая советская часть, которую я встретил, и они меня приняли за своего. Документы все были при мне, и на них не было фотографий. Меня накормили, и я провел у них вечер, напился и пел старинные романсы. На три часа забыл все, забыл, кто я есть, и все меня любили. Вспомнил только тогда, когда одна медицинская сестра с серыми глазами спросила меня, почему я в скромных чинах, хотя лет мне уже много: «Наверно, вы из учителей?» И я ответил: «Да, я учитель географии из дальнего села в Сибири». И тут я ушел от них и написал письмо с объяснением всего, что произошло. Чтобы оставить им все и уйти.

Я так и сделал. Только задержался еще на час. Вижу, все они в большом зале госпиталя играют в «бутылочку». Помнишь, гимназическая игра? Крутят бутылку на полу — на кого покажет горлышко, того и целуют. Чепуха, конечно, но меня потрясло. Прошли полмира и играют в «бутылочку», как дети! И военные девушки краснеют и смеются боязливо, когда надо целоваться. Ты же знаешь, я всегда умел показывать фокусы. Тут я постарался как следует: бутылка всегда останавливалась так, что целовались те двое, которые на самом деле этого хотели, — я ведь приметливый. Я тогда понял, что если доведется жить — стану фокусником, чтобы хорошие люди верили, что все бывает. А потом я вышел в ночную темень, и переоделся в свое старое, и оставил форму этого мальчика с письмом и документами и поцеловал погон за то, что я двое суток был офицером-освободителем. А потом я вспомнил, кто я есть, — никто не поверит никогда, как все было, — и обнимал морду какой-то коняги, стоявшей у стены на привязи, и плакал, что опять Россия мелькнула передо мной, как сон золотой. Все, Коля. Больше рассказывать не о чем. Остальное ты знаешь.

Арбат и его переулки я узнал. Площадь изменили, но, -говорят, недавно. А потом, когда я вошел в переулки, меня охватила тоска. Никого, конечно, я не застал, только места кое-какие знакомые. И конечно, надежда была бессмысленной. Только напрасная трата денег и боль в сердце по ночам в гостинице. Так что сиди на месте и не рыпайся, Коля, если не хочешь пережить такое же. Черт возьми, когда вечереет, когда с девятого этажа гостиницы видны крыши домов и полет голубей над Александровским садом, тогда становится ясно, что все уходит.

Я рассказал этим девушкам чистую правду. Я их обманул только в одном. Я им сказал, что я уже советский, что мне дали подданство. Если разобраться, это не было ложью, это была просто мечта. И еще мне не хотелось их огорчать, ведь я им понравился. Я же знал, что уезжаю, но мне хотелось, чтобы они верили, что чудеса бывают. В общем, если очень хотеть, то они действительно бывают. Просто с возрастом, очевидно, отвыкаешь хотеть, как полагается. Когда мы попрощались, одна из них, самая курносая, сказала: «Желаю вам удачи в новой жизни. Я сама удачливая, у меня рука легкая. Я даже в лотерею выигрываю». Я ей хотел ответить, что свой лотерейный билет она вытащила еще лет пятьдесят тому назад.

Когда я подавал Прошение о подданстве, со мной разговаривали долго и как-то слишком спокойно. Ответа нет. Осталось только взять обратно документы.

P. S. Уезжать не хочется, Коля. Лучше бы не приезжал.

В. К.

P. P. S. Коля. Я остаюсь! У меня подданство. У меня адрес. У меня паспорт, не вид на жительство, Коля.

Советский паспорт! Приезжай, Коля, буду свидетелем, я же знаю тебя с детства.

Твой Всеволод»

12