Вокруг света 1966-02, страница 19
го шведа из коренной норботтен-ской семьи «бразильцем». — У нас в Кируне больше дюжины таких бразильцев, — смеясь, объяснили мне. После локаута и знаменитой всеобщей забастовки 1909 года и наступившей затем безработицы многие шведы в поисках лучшей жизни покинули родину. Из Кируны выехала в Бразилию, соблазненная рассказами о тамошних заработках и приволье, пятьдесят одна семья с чадами и домочадцами — двести пятьдесят две души. После долгих мытарств иллюзии эмигрантов рассеялись. Они убедились, что на рудниках и в лесах Бразилии ничуть не легче живется, чем дома. К тому же жаркий непривычный климат южного полушария, тропические болезни! Часть эмигрантов перебралась в Аргентину, большинство же вернулось на родину, в Норботтен, в Кируну. Кое-кого из вернувшихся можно было поздравить с прибавлением в семье. Этих-то, родившихся в Южной Америке ребят, которым сейчас уже за пятьдесят, прозвали здесь «бразильцами». КИРКА В ЮККАСЬЯРВИ Около низкой деревянной церковной ограды на площади, где издавна сходились оленеводы-саами, охотники, рудокопы и рыбаки для свершения праздничных церковных треб, освящения браков и крестин, послушать проповеди бродячих пасторов, для покупок и продаж, развернувшись, остановилась наша «олимпия». Когда в эту обшитую красным тесом лапландскую церквушку с крышей, крытой чешуей деревянной дранки, впервые пришел Карл Линней, ей уже было за сто лет. Но он не видел того, что во всей своей живописной пестроте предстало перед нами: вырезанный из дерева, ярко раскрашенный барельеф — триптих знаменитого художника, «Нестора шведского примитивизма» Брура Юрта. Эта деревянная скульптура укреплена на заалтарной стене в 1958 году в ознаменование трехсотпятидеся-тилетия кирки. В средней части триптиха черноглазый, чернобородый, голый, одинокий лапландец — Христос, изнемогая от тяжкой ноши, несет к Голгофе крест из розового шведского гранита. Четыре огненные капли крови, как четыре языка пламени, ниспадая из-под тернового венца, пересекают сверху донизу барельеф. В левой части — на фоне этой самой окрашенной в багровый цвет кирки, с крышей, белой от снега, рыжеволосый праведник Лестад открывает лапландцам самый прямой путь к спасению душ. Ему внимают не только саами, но и высунувшийся из толпы ветвисто-рогий северный олень. Сурово было учение лестадиан-цев. Запрещалось пить даже пиво. В великий грех вменялась женщине шляпа, а мужчине — галстук. Внимающие Лестаду прихожане вырезаны Бруром Юртом почти с натуралистической точностью. Один из них уже уверовал в правоту проповедника и тут же, опрокинув бочонок с пивом, расшибает его молотком. Тремя струями желтый напиток хлещет на ослепительно белый снег. В правой части триптиха — лапландцы, уже вступившие на путь к вечному блаженству. А сам рыжий Лестад, коленопреклоненный, с большой медалью на лацкане пиджака, возносит благодарственную молитву. Мужчина в грубой шахтерской робе (без галстука!) обнимает женщину в черной ко сынке (прочь шляпы!). В бешеной пляске подпрыгивает от восторга женщина-саами — ей открылась истина! И надо всем этим — святая Биргита (солнце над ее головой стало нимбом) — в национальном костюме саами, с красной каймой на подоле, с жел тым пояском, в остроконечном лапландском колпаке, на цветущем лугу, радуясь, благословляет северный народ. А позади нее, отделяя землю от неба, встает зубчатая стена хвойного леса. В этом своеобразном творении талант художника сочетается с очень точным знанием натуры (по триптиху можно изучать народные костюмы здешних жителей), с суровым крестьянским юмором. А краски! За полтора года до этого я побывал в Упсале, в мастерской художника; он показывал мне наброски и варианты этой деревянной картины, и тогда краски ее радовали глаз. Но только здесь, в заполярной тундре, можно по-настоящему понять, как они созвучны лапландскому пейзажу, как пришлись к месту в этой деревянной, скромной кирке в Юккасьярви! Юккасьярви — заповедник культуры саами. Во двор «музея под открытым небом» свезено несколько старых построек из саамских селений. Здесь и шалаши из тесаных брусков, покрытых оленьми шкурами, берестой и досками. Тут и амбарчики на высоких столбах, на «курьих ножках», где, недоступные для зверья, хранились запасы продовольствия. Саами жили, полностью подчиняясь условиям окружающей природы. Лапландский олень круглый год в поисках пищи бродил по тундре. Пася своих оленей и преследуя диких, саами передвигались вслед за ними. Рыба в реках и озерах тоже имеет свои повадки, и саами всей семьей переходили на те озера, где весной или осенью лучше всего ловилась нельма, кумжа, форель. Поэтому-то и все имущество их приспособлено к кочевому образу жизни. Семьи жили вдалеке одна от другой — так, чтобы оленям хватало пастбищ. И сейчас на площади, которую занимает город Кируна, оленей больше, чем людей, — свыше тридцати тысяч голов. И теперь одни стада к лету уходят с плоскогорий поближе к морю, к Ботническому заливу, а другие, спасаясь от комаров, поднимаются в горы. Вслед за ними раньше уходили саами всей семьей. Ныне же большей частью семья остается в поселке, а с оленями уходят пастухи и те члены семьи, для которых такой поход нечто вроде выезда на дачу. К оленям здесь часто наведываются на мотороллерах, но не редкость рядом с обыкновенным крестьянским домом лапландская 17 2 «Вокруг света» № 9 |
