Вокруг света 1966-06, страница 52

было крайне неприятно стоять как будто перед судом, и где — у черта на куличках, в сердце забытой богом Юры!

В среднем окне стоял отдельно от других человек, который спросил, что они тут делают.

— Полиция, — ответил Берлах и добавил, что им необходимо поговорить с господином Гастманом.

Неужели для того, чтобы поговорить с господином Гастманом, понадобилось убить собаку, удивился тот; к тому же сейчас господин Гастман занят — слушает Баха; человек неторопливо, уверенными движениями захлопнул окно; говорил он тоже без всякого волнения, пожалуй, равнодушно.

Из окон доносились гомон, восклицания: «Неслыханно!», «Ну, что вы скажете, господин директор?», «Возмутительно!», «Просто невероятно, господин советник, чтобы полиция...» Потом люди исчезли, окна одно за другим закрылись, и снова наступила тишина.

Полицейским ничего не оставалось, как идти обратно. У ворот их кто-то поджидал. Они увидели человека, возбужденно ходившего взад-вперед.

— Свет, живо, — прошептал Берлах Тшанцу, и в луче карманного фонаря они рассмотрели толстое, обрюзгшее лицо, не лишенное своеобразия, но отмеченное печатью прямолинейности, пожалуй, чрезмерной. Незнакомец был одет в элегантный вечерний костюм. На одной руке у него блестел перстень с крупным камнем. По едва слышному приказанию Берлаха свет погас.

— Эй, вы, кто вы такой, черт бы вас побрал? — прорычал толстяк.

— Комиссар Берлах. Вы господин Гастман?

— Я национальный советник фон Швенди, полковник фон Швенди. Какого дьявола подняли пальбу?

— Мы ведем расследование, господин национальный советник, и нам необходимо поговорить с господином Гастманом, — ответил Берлах.

Национальный советник никак не мог успокоиться.

— Вы что, сепаратист? — загрохотал он.

Берлах решил воспользоваться другим его титулом

и осторожно объяснил, что господин полковник ошибается, все это не имеет никакого отношения к вопросу о самостоятельности Юры.

Но полковник, который оказался еще более свирепым, чем национальный советник, перебил его. Значит, они коммунисты, решил он, черт подери, он полковник, он не позволит, чтобы стреляли во время музыкальных вечеров Он запрещает какие бы то ни было выпады против западной культуры. А не то швейцарская армия живо наведет порядок!

Так как национальный советник явно пребывал в заблуждении, Берлах счел нужным заговорить по-другому.

— Тшанц, то, что сказал господин полковник, не надо вносить в протокол, — заметил он деловито.

Национальный советник мгновенно пришел в себя.

— В какой еще протокол?

Берлах объяснил, что как комиссар бернской уголовной полиции он производит расследование убийства лейтенанта полиции Шмида. Вообще-то он обязан вносить в протокол все, что говорится в ответ на его вопросы, но так как господин... — некоторое время Берлах был в нерешительности, какой титул ему выбрать, — господин полковник, по-видимому, не вполне правильно расценил ситуацию, он не будет вносить его ответ в протокол.

— Ах, вы из полиции, — сказал он. — Тогда другое дело.

Они должны его извинить, продолжал он, сегодня он обедал в турецком посольстве, после обеда его избрали председателем ферейна полковников «Швейцарские клинки», потом у него была почетная выпивка за традиционным круглым столом гельветов, к тому же утром состоялось экстренное заседание его партийной фракции, а теперь еще это празднество у Гастмана, на которое приглашен всемирно известный пианист. Он смертельно устал.

Берлах еще раз спросил:

— Нельзя ли все-таки поговорить с Гастманом?

— А что, собственно, вы хотите от Гастмана? — ответил фон Швенди. — Какое он имеет отношение к убитому полицейскому?

— В прошлую среду Шмид был у него в гостях, а на обратном пути его убили.

— Ну вот, допрыгались, — сказал национальные советник. — Гастман вечно приглашает всех без разбору, и вот вам результат.

Потом он умолк и, казалось, задумался.

— Я адвокат Гастмана, — произнес он наконец. — А почему вы явились именно сегодня вечером? Ведь вы же могли позвонить?

Берлах объяснил, что он только что обнаружил причастность Гастмана к делу.

Полковник не был удовлетворен ответом.

— А собака?

— Собака напала на меня, и Тшанцу пришлось выстрелить.

— Ну ладно, — сказал фон Швенди не без дружелюбия. — Поговорить с Гастманом сейчас действительно нельзя; в конце концов и полиция должна считаться с правилами хорошего тона. Сегодня я сам с ним побеседую, а завтра зайду к вам в управление. Нет ли у вас фотографии Шмида?

Берлах вынул из бумажника фотокарточку и дал ему.

— Спасибо, — сказал советник.

Он кивнул и направился к дому.

Берлах и Тшанц снова остались одни у ржавой решетки ворот.

— Против национального советника мы бессильны, — сказал Берлах, — а если он к тому же еще и полковник и адвокат, мы трижды бессильны. Будем сидеть как дураки со своим убийством и ничего не сможем поделать.

Тшанц молчал, погруженный в свои мысли. Наконец он произнес:

— Сейчас девять часов, комиссар. Я думаю, лучше всего нам поехать в Ламбуэн и поговорить с тамошним полицейским об этом Гастмане.

— Хорошо, — ответил Берлах. — Займитесь этим. Постарайтесь выяснить, почему в Ламбуэне ничего не знали о том, что Шмид бывал у Гастмана. А я схожу в тот маленький ресторанчик в долине. Мне опять стало нехорошо. Я подожду вас там.

Они зашагали обратно по проселочной дороге и вернулись к машине. Тшанц сел за руль и через несколько минут добрался до Ламбуэна.

Он нашел полицейского в гостинице — тот сидел за одним столиком с Клененом, приехавшим из Тванна, поодаль от крестьян; разговор у них шел явно служебный. Ламбуэнского полицейского, рыжего толстячка, звали Жан-Пьер Шарнель.

Тшанц подсел к ним; недоверие, с которым оба встретили коллегу из Берна, вскоре исчезло. Шар-нелю не нравилось только то, что теперь приходилось говорить не по-французски, а по-немецки — он владел этим языком не вполне свободно. Они пили белое, и Тшанц ел еще хлеб с сыром: о своем не

50