Вокруг света 1966-09, страница 26

Нужно спешить...

Как во времена артобстрелов и бомбежек, больнее всего била в глаза обнаженность разбитых жилищ... Эта комната, несомненно, девичья. Трудно сказать, откуда возникает такое ощущение. Пустые флаконы на подоконнике, наскоро порванная открытка, кусок студенческого конспекта. Может быть, под вязом на противоположной стороне улицы долгими вечерами простаивал сокурсник, не решаясь подойти и постучать в окно, в котором сейчас нет стекол и покосилась рама. Он и сейчас не посмеет войти в эту комнату, она обнажена, и переступить порог так же стыдно, как подглядывать в замочную скважину.

А эта? Кабинет. Что хранили полки, обсыпанные штукатуркой? Томики Гейне? Инструкции по прокладке мостов?

Эта? Сорванный люк в подпол. Что в нем держали: фрукты, бутыли с домашним вином? Следующий дом — со следами свежей покраски. Старательно выведенный бордюр. На нем пятно — похоже, от шампанского. Следующий. На полу подшивка «Огонька» за 55-й год, войлочные туфли, целлулоидная кукла... Шеренги домов со срезанными наружными стенами. Как двухмерные задники декораций, откровенные, многозначные, молчаливые.

МУЖЕСТВО

еликое свойство людское, в иных обстоятельствах равноценное героизму, — юмор. Никогда раньше в Ташкенте он не проявлялся в такой форме. Началась эта своеобразная «аския» (народное состязание острословов), говорят, с первой минуты. Рассказывают о двух соседях, успевших выскочить из дома, пока не рухнула внешняя стена, обдав их запахом комнатных уютов.

— Доброе утро! — с привычной меж ними церемонностью расшаркался один.

— Какие новости? — ответствовал второй.

Не упрекнет ли кто: начинать рассказ из бедственного места с анекдота? Но вспомним военные репортажи. Повествовалось в них подчас о вешах безмерно страшных, однако авторы не чурались шутки. Улыбка — эхолот мужества. Так что будем считать, что начали мы с мужества ташкент-цев.

А война не случайно западает на перо, когда начинаешь рассказывать о Ташкенте. В каком мирном городе увидишь столько развалин и так много военных? Советская Армия с исключительной оперативностью поспешила на помощь ташкентцам. Солдаты разбирали кирпичи, прикладывали фляжки к воспаленным губам раненых... Солдаты входили во дворы, успокаивали женщин, стариков: «Полно, товарищи. Уже затихло». И впрямь становилось спокойней на душе.

И вот все это крушится, дробится и вывозится на самосвалах, бешено мчащихся по улице Шога Руставели. В центре множатся пустыри. Еще вчера здесь высилось крыльцо с навесом, а здесь знаменитый кинотеатр «Искра», у которого столько поколений ташкентцев назначало первые свидания. Сегодня — площадки лунного цвета, утрамбованные катком. Лишь трамвайные рельсы и кроны акаций обозначают абрис бывших переулков, бульваров... Висит над городом, не редеет облако пыли, следствие и символ спорой работы.

Руины — тоже как во время войны. Но вы не видите ни подавленности, ни страха.

Да, это так. Вот на дверях лоскут: «Тов. почтальон, мы в общежитии по адресу такому-то». Почтовая служба преобразилась в розыскную; ею занимаются студенты в свободное время.

Вот семья: муж, жена, семеро детей, мал мала меньше; все работают, выбирают кирпичи из-под стропил. «Зачем это вы?» — «Дали участок в Назарбеке, до дождей надо отстроиться. Успеем! Машину дают, материал дают, родственников полно». — «А в этом доме долго прожили?» — «Э! Дедушка нашего дедушки...» — «Не жалко?» Улыбаются, разводят руками. Кирпичи складывают в штабеля; под ними, в тени, соседка, старая женщина, пьет чай из блюдца. «Вечер добрый, бабушка».— «Так и так... — рассказывает. — Веши засыпало, погребены».— «Что же не откапываете?» — «Гори они огнем, эти вещи!»

24