Вокруг света 1966-11, страница 77
Летом 1962 года газета французских коммунистов «Юманите» ежедневно печатала репортажи о событиях в Алжире. Под заголовками стояло: «От нашего специального корреспондента в Оране Поля Рай-нера». Взбешенные головорезы из ОАС рыскали по Орану в поисках неуловимого Райнера. Еще быг он осмеливался говорить о преступлениях террористов из самого их логова! И вот 30 ию ня «Юманите» поместила на первой странице следующее сообщение: «В четверг наш специальный корреспондент Мадлен Рифо, находившаяся в Алжире, была ранена... Несмотря на перелом руки и серьезную контузию голозы, она сумела вчера позвонить в редакцию и передать свой материал...» Да, под именем Райнера выступала журналистка Мадлен Рифо. «Тяжкий долг настоящего журналиста — быть свидетелем преступлений и разоблачать их»,— писала она когда-то. И общественный резонанс ее фронтовых репортажей, разоблачавших «грязную войну» в Индокитае, ее гневных рассказов о войне в Алжире, о сегодняшней Испании свидетельствует, что голос совести Мадлен Рифо звучит не напрасно. Война вошла в жизнь семна дцатилетней Мадлен, чтобы навсегда оставить в ней след — след пыток гестапо на теле и великой ненависти к преступлениям нацистов в сердце. Она вступает в борьбу против фашизма с верой в грядущую победу, чей свет зажегся в битве под Москвой. 23 июля 1944 года девушка-парижанка застрелила средь бела дня гитлеровского офицера. Один выстрел! Его, казалось, могли не услышать и в соседнем переулке. Но выстрелу Рифо — этому акту гнева и мужества — была уготована другая судьба. Его услышали во всем Париже, он прозвучал призывом к восстанию для тех, кто не хотел покориться врагу, для тех, кто, идя за коммунистами, готовился к сражению за свободу. Об этом и рассказывает отрывок из воспоминаний Мадлен Рифо, который мы публикуем сегодня. «отчетливой ясностью вспоминаю момент, когда я в полной мере осознала, что такое оккупация. Произошло это не в те дни, когда из Парижа тянулись бесконечные пыльные хвосты беженцев, и не во время бомбежки под Ле-Ма-ном. Это случилось в Амьене, куда я привезла умирающего деда. Амьен после капитуляции оказался в оккупированной зоне, даже больше: «в запретной зоне». Мы вылезли на разбитом вокзале, добрые люди помогли мне спустить на платформу деда и уложили его на скамью. Я пошла к выходу через зал, битком набитый немецкими солдатами. Солдаты лежали прямо на полу, и мне приходилось перешагивать через них; они гоготали, перебрасываясь намеками Летом сорок четвертого года Париж вновь воздвиг на своих улицах баррикады. На них встали внуки коммунаров. |
