Вокруг света 1966-11, страница 78

на своем языке. Вот тогда-то я вдруг почувствовала, что я не у себя, что в моем доме по-хо-зяйски развалились чужие люди с тяжелым солдатским запахом.

Вскоре я заболела, и родители отправили меня в пока свободную южную зону. Там я познакомилась с чудными ребятами, моими сверстниками — им было лет по шестнадцать-восемнадцать, но они уже были связаны с подпольными группами, а кое-кто успел и отсидеть в петэновских тюрьмах. Там я вступила в группу студентов-коммунистов. Мы читали подпольную литературу — да и что тогда было легальным? — и до хрипоты спорили.

Но хотелось действовать по-настоящему. И вот я, уговорив родителей, возвращаюсь в Париж и записываюсь на медицинский факультет. Товарищи из южной зоны связали меня с парижским подпольем.

Дело нашлось сразу: немцы в то время начали мобилизовы-вать молодежь на работы в Германию. В ответ мы стали писать на стенах призывы: «Ни одного человека для Гитлера!» Чтобы не привлекать внимания, мы разбились на пары и разыгрывали из себя влюбленных. Парень писал, притворяясь, что обнимает девушку. А иногда не притворяясь...

Мы были неистовыми романтиками. Вспоминаю сейчас первую написанную мной листовку — сколько патетики, восторженности! Тогда мне казалось, что я, наконец, обрела смысл собственного существования. Однако в голове не было ясности, я во многом плохо разбиралась. А политика требовала большей настойчивости, хладнокровия, умения, выдержки — того, чем делились с нами профессионалы-революционеры. И еще — мужества.

Мы все рисковали — парни и девушки, связавшие свою судьбу с Сопротивлением. Девушки, например, делали большую работу: были связными, развозили, разносили подпольную литературу. Помню, как однажды меня попросили отвезти на вокзал разводной ключ, которым ребята развинчивали рельсовые болты. Я ехала в метро, и вдруг облава. Люди в вагоне как-то напряглись, напружинились. Но я с таким независимым видом прошла мимо немцев, что они даже не спросили, что у меня в газете.

Но мне мало было только та

ких заданий, я чувствовала, что должна и могу делать больше. Первые победы Красной Армии на Восточном фронте звали к более смелому действию. Позднее, уже после моего ареста, после парижского восстания ко мне прилипла кличка «неудавшийся мальчишка». Абсолютно неверно. У историка Мишле я как-то натолкнулась на мысль, которая точнее объясняла то мое состояние. Мишле пишет по поводу Жанны д'Арк (не подумайте только, будто я собираюсь проводить параллель между ней и собой), что всякий раз, когда женщине на протяжении истории приходилось браться за оружие и становиться воином, ею двигал извечный женский инстинкт сострадания и любви к своему народу, к своим близким. Во имя любви она обретала способность убивать.

Мне было тоже так тяжело, что я могла стрелять.

После нападения Гитлера на Советский Союз я перешла в ряды ФТП К Мы были солдатами в гражданской одежде, и Париж был нашим «маки». Структура нашей «армии» была приспособлена к условиям городского подполья; мы были разбиты на тройки и действовали, пользуясь «тактикой ртутной капли»: после операции тут же растекались без следа.

В нашей руководящей тройке самым заметным был, конечно, Шарль Мартини (это его подпольная кличка). Лицо у него было, что называется, самое «бандитское», но это был лучший в мире товарищ, к тому же человек отчаянной храбрости, тонкой души и, как и я, влюбленный в поэзию.

Однажды Шарль возвратился после операции в квартале Порт д'Итали. «Все прошло гладко, — рассказывает, — хотя и обменялись парой выстрелов с патрулем. Удалось взять несколько автоматов. В подворотню, где я стоял, влетел молоденький солдатик. Я отобрал у него винтовку».

— А самого пристрелил? — спрашиваю.

— Нет, он и так перетрусил. Сам отдал. И потом ведь это простой солдат, бедный парень...

На следующий день Шарль сидел на набережной перед больницей Сент-Антуан, где работал врачом. Мимо проезжал грузо

¹ ФТП — «Франтиреры и партизаны», боевая организация Сопротивления, созданная компартией. — Прим. авт.

вик с солдатами, и среди них, по случайности, оказался тот самый немец, которому он вчера подарил жизнь. Немец узнал Мартини, спрыгнул с машины, перевел затвор винтовки и выстрелил Шарпю в спину. Мартини ошибся: то не был просто немецкий солдат, то был фашистский солдат.

Мартини, наш товарищ, умирал в больнице. У его изголовья дежурили двое шпиков в штатском, надеясь, что он очнется и заговорит. Шарль один знал, где находится склад с оружием. Мы поручили переговорить с Шарлем санитару больницы. Он тоже был из наших, но Мартини ему ничего не сказал. «Позовите Райне-ра...» — еле слышно шепнул он.

Райнер — это был мой псевдоним. Кстати, им я тоже обязана Шарлю. Когда меня принимали в группу ФТП, Мартини сказал: «Ну, а сейчас закрой глаза,.. Перед тобой на полках книги. Протяни руку и выбери себе новую фамилию». Я протянула руку и уткнулась в томик стихов Райне-ра Марии Рильке.

— Ну, теперь ты будешь для всех Райнером.

— Но это же немец!

—■ Что с того? Мы же воюем не против народа, а против нацизма.

И вот теперь, чтобы попасть к Шарлю в больницу, мне пришлось выдать себя за его сестру и изменить внешность. Когда я склонилась, чтобы поцеловать его в лоб, он назвал мне место, а я шепнула: «Завтра... завтра мы отомстим за тебя».

Завтра было воскресенье. Я села на велосипед. Через плечо у меня — по тогдашней моде — висела сумка. В ней пистолет, который мы отобрали у полицейского в Булонском лесу.

Довольно долго я кружила по городу впустую: дело в том, что немцы уже боялись ходить в одиночку. Им было страшно. Я, конечно, тоже боялась. За себя, за товарищей. И друзья мне потом говорили, что им тоже было страшно. Не боится только тот, кто ничем не дорожит. Но человек потому и человек, что способен преодолеть свой страх. Я не боялась только в тюрьме, когда под пытками переступила порог страха. Уже после восстания, после баррикад и боев, когда приходилось прыгать с крыши на крышу через улицы, многие говорили, что я бесстрашна. Это не так — просто в тот момент ненависть к врагу вытеснила у меня инстинкт страха.

76