Вокруг света 1967-05, страница 56

разговаривая с самим собой. Потребовалось совсем немного времени, чтобы от его криков проснулись все.

— Джозеф, гадкий мальчишка, — пронзительно заверещал мистер Теннант, школьный учитель. — Ты почему шляешься по улице в такой поздний час?

Джозеф только махнул своей огромной грязной ручищей.

— Ах, так?! Вот я тебя Ч сейчас палкой!

Джозеф отскочил, как отогнанный пес, от дома мистера Геннанта, но громко бормотать не перестал.

Мистер Теннант вышел на улицу — на его пухлых губах блуждала деланная улыбка, а в руках была крепкая длинная хворостина. Джозеф пулей помчался к дому сапожника. Только два человека в деревне умели довольно быстро извлекать смысл из сбивчивой, нечленораздельной речи дурачка: его младшая сестра Эльвира и масс Эммануэль, сапожник.

— Джозеф, — сказал ему масс Эммануэль. — Почему ты не спишь, а? Какой скверный парень! Надо бы, чтоб учитель взгрел тебя как следует...

Сапожник положил руки на его дрожащие плечи, и тогда он стал объяснять массу Эммануэлю, что случилось с Эмброузом Бекеттом. Он с необыкновенной живостью изобразил быстрое, судорожное движение вепря, набросившегося на охотника, а потом принялся старательно корчиться от боли на земле, показывая, как это делал масс Эмброуз. А масс Эммануэль переводил его «рассказ» заинтересовавшимся односельчанам, которые начали выходить из своих домов. Люди поднимали глаза кверху и смотрели на холм за деревней, где стоял дом Бекеттов.

Потом они тихо пошли к этому дому.

— О господи! — воскликнула мисс Вера Браунфорд. — Подумать только! Масс Эмброуз! Такой прекрасный человек. Бедная Луиза!

Вера Браунфорд была центральной фигурой в толпе деревенских матрон, шествовавших к дому, где Эмброуз и Луиза Бекетт прожили вместе тридцать лет. Вере Браунфорд было девяносто восемь, если не

все сто. А может быть, и еще больше. Ее первый внук родился раньше всех ныне живущих в деревне; всего несколько человек помнили ее — и то довольно смутно — в пору уже не первой молодости. Ее личное участие во всех рождениях, похоронах и свадьбах стало обязательным ритуалом. Жизнь ее была столь долгой и насыщенной, что сейчас у старухи уже не осталось никаких желаний, кроме одного — не чувствовать боли. Временами в мире ее собственных чувств, желаний и надежд уже начинала стираться грань между жизнью и смертью. И, понимая лучше других весь ужас и смятение, какие овладевает человеком, когда он приближается к этой призрачной линии, она давала утешение людям, как дерево дает тень или как поток — воду, со всей щедростью и бескорыстием человека, прожившего большую жизнь. Это стало как бы ее профессией.

В гурьбе подымавшейся на холм молодежи общим вниманием завладел Джозеф. Его мимические превращения то в Эмброуза Бекетта, то в дикого кабана начинали приобретать завершенность искусства. За всю свою жизнь он еще ни разу не удостоился такого уважения к своим способностям и к своей осведомленности, как сейчас.

— Джозеф, — озабоченно сказал, подойдя к нему, масс Эммануэль, когда они поворачивали на тропу, ведущую к спящему темному дому Бекеттов. — Джозеф, я совсем забыл. Нам нужен лед, чтобы обложить тело масса Эмброуза. Скажи им, чтоб дали лед. Лед, ты понял? В магазин! В Ириш-Корнер!!!

Сапожник дал парню пяти-шиллинговую бумажку и с улыбкой обнял его. Только два человека: Эльвира и Эммануэль — Джозеф это хорошо знал — не сопровождали свои слова и наставления подзатыльниками.

Джозеф повернулся и побежал по тропе вниз. Он струйкой дыма скользнул сквозь толпу и быстро исчез из виду. Но еще долго из долины доносились, постепенно утихая, его монотонные «песнопения»— мешанина из религиозных гимнов и всех известных ему пе

54