Вокруг света 1967-09, страница 27

Когда закурили, Николай Иванович спросил:

— Помнишь, Чауна Симович, ты мне про тигрицу с выводком говорил? Далече отсюда следы видел?

— Далече, Иванович. По-над самым перевалом, на Татиби, в дубках. Когда с соболевки ехал» видел на снегу много кабаньих следов, а с краю, ь сторонке, куты-мафа с детишками бродил. Наверно, кабанов из стада таскали...

— Как думаешь, Чауна Симович, далеко за это время хищница ушла?

— Сам знаешь, куда кабаны, туда и она... Однако, думаю, недалеко. В дубках нынче желудей богато. — И, посмотрев в упор на Олянова, поинтересовался: — Зачем про куты-мафу говоришь?

— Город запрашивает... — Олянов прочитал телеграмму. — Ну как, согласен на такое дело?

— Наш брат удэ куты-мафу не стреляет! — отрубил Чауна.

— Стрелять тигра не будем. Это, сам знаешь, законом запрещено. Живых город просит — в цирк, к дрессировщику. Ну как, Чауна Симович, согласен в компанию?

— Подумаю.

— Правильно. Пока за сохатым туда-обратно поедешь, как раз будет у тебя время и подумать. А я, пожалуй, к Маяке Догдовичу схожу.

— Верно, Оляныч, сходи к Канчуге. Он много больше понимает, — сказал Чауна.

Тем временем совсем рассвело. Туман почти полностью освободил долину реки, которая стала видна до самой дальней излучины. На восточном горизонте, будто красные чернила сквозь промокашку, проступала заря, обещая тихий светлый день.

— Отец дома? — спросил Олянов, встретив Димку, сына Маяки. Димка, несмотря на такую рань, уже возвращался с зимней рыбалки с тремя сигами и щукой.

В избе на топчане, устланном медвежьей шкурой, лежал дедушка Догдо, глава удэгейского рода Кан-чуга. Сколько старику лет — ни сам Догдо, ни его сородичи в точности не знали.

— На моих глазах на берегах многих рек тайга в рост пошла! — отвечал старый Канчуга, когда его спрашивали, сколько зим живет он на свете.

Когда Олянов заговорил с Маякой о деле, Догдо приподнялся на локте, стал прислушиваться.

Маяка несколько раз перечитал телеграмму из Охотсоюза, потом громко обратился к Догдо:

— Олянов на куты-мафу людей собирает. Что сказать ему?

— Помню, давно* дело было, — не сразу ответил старик. — Фулчнка из рода Кимюнко в амбу стрелу из лука пугтил, бог лесов сильно разгневался. Речки из берегов так далеко угнал, что все лето в тайге большая вода стояла. Много наших людей от голода погибло...

Маяка объяснил деду суть дела, и, к радости Николая Ивановича, Догдо вспомнил случай, когда русские охотники поймали в верховье Имана молодого тигренка и ничего плохого не случилось.

— А меня, дядя Коля, возьмете? — неожиданно спросил Димка.

— Если отец разрешит, я не против.

— Отец, мне можно с вами?

В свою очередь, Маяка спросил деда

— Пускай идет, — ответил Догдо.

Осталось найти пятого.

На почте Олянов связался по телефону со своим старым другом, тоже лесничим, Романом Киселевым.

Тот пообещал завтра же приехать.

3 ,

Киселев привез с собой двух псов — Трезора и Думку, Широких в кости, специально приученных ходить на хищного зверя. И это было кстати, потому что из трех лаек, имевшихся у Олянова, в дело годилась только одна Таска — шустрая, с рыжими подпалинами на боках, обладавшая исключительно острым чутьем. Две другие, старые, разопсевшие, едва годились сторожить подворье, и Олянов держал их просто из жалости, за прежние заслуги.

Пока шли сборы, сытно кормили только ездовых собак. Димка два раза — утром и вечером — давал каждому псу по вяленой горбуше-юколе. Охотничьих, чтобы они были позлее, держали впроголодь. Трезор и Думка, запертые в сарае, по ночам страшно выли. Сидевший на привязй Рекс (эту грозную, похожую на волка немецкую овчарку привел на поводке Димка), которого тоже вдруг перестали сытно кормить, подбегая к сараю, кидался грудью на дверь, грыз зубами замок и захлебывался лаем.

Более спокойно вела себя Таска, гулявшая на воле.

Пока Олянов с Маякой Догдовичем закупали продукты: мясные консервы, крупы, масло, сахар и чай, — Киселев мастерил из листового железа печурку, а Чауна Симович чинил кожаные постромки для упряжек, переклеивал мех на лыжах.

Утром седьмого января, едва взошло солнце, выехали в тайгу. На первой, нарте были Чауна, Маяка и Димка, который правил упряжкой. На второй — Олянов с Киселевым.

Сразу же за поселком начиналась тайга. Деревья, отяжелев от снега, стояли притихшие. Медленно поднималось зимнее солнце, однако лу*ш его сразу проникали в самые глухие уголки леса. Начали пробуждаться птицы. Взъерошенные, нахохлившиеся, они медленно перелетали с дерева на дерево. Когда за работу принялись дятлы, из-под лиственничной хвои выпорхнули стайки синиц и огласили трескучими голосами тайгу.

Только въехали в кедровник, появились белки. Димка Канчуга достал ружье и хотел было прицелиться в белку, но отец остановил:

— Нельзя, бата, самочку стрелять!

Удэге, когда вцходят на отстрел белок, стараются бить только самцов — у них и шкурки крупней и мех пушистый, а самок щадят. Ведь каждая самка два раза в год приносит по пять-шесть бельчат. Правда, не всякий различит, где самка и где самец, но удэгейцы узнают их по повадкам. Самцы, например, почуяв опасность, обычно прикрываются своим широким, как труба, хвостом, а самки вытягиваются вдоль сука, прячут голову под лапу и опускают хвост. Димка еще этого не знал, и Маяка объяснил ему.

— Потом охота на белок недавно кончилась, план сдали, а лишнего, бата, стрелять не надо...

...До горного перевала, где решили заночевать, ехали целиной. Ориентировались по зарубкам на деревьях. Но часто попадались унылые гари, где не было ни деревца, ни кустика, и Димка не знал, в какую сторону повернуть упряжку.

— Лево, бата, лево, — поспешно говорил Маяка, перехватывая у сына остол. — Скоро опять добрый лес будет.

И верно, через каких-нибудь двадцать-тридцать минут гарь кончалась и начинался синий кедрач.

На многих стволах виднелись «затиры». Это изюбры терлись рогами перед тем, как сбросить их. Следы изюбров были и на слежавшемся снегу, и Рекс,

24