Вокруг света 1967-09, страница 45

Рисунки автора

день ушел у нас на попытки снять это скверное животное. В клетке оленек вел себя образцово — плескался в тазу, показывая, как любит воду, ел жуков и улиток, показывая, какой он плотоядный, но стоило выпустить его в «павильон», как он бросался наутек, словно за ним гналась свора леопардов. К концу дня я, распаренный и измученный, заснял пятьдесят футов пленки, на которых было видно, как оленек неподвижно стоит перед клеткой, готовый сорваться с места. Уныло отнесли мы обратно клетку с безмятежно лежащей на подстилке из банановых листьев, уписывающей жуков антилопой. Больше мы не пытались снимать водяного олень-ка.

Другое существо, которое причинило мне неописуемые муки на поприще кинематографии, — молодая сова Вудфорда, не особенно оригинально прозванная нами Вуди. Совы Вудфорда очень красивы, их шоколадное оперение обильно расцвечено белыми пятнами, а таких прекрасных глаз, наверно, нет больше ни у кого из отряда совиных: огромные, темные, влажные, с тяжелыми розовато-лиловыми веками. Сова медленно поднимает и опускает эти веки, словно престарелая киноактриса, подумывающая о том, чтобы снова стать звездой экрана. Обольстительное подмигивание сопровождается громким кастаньет-ным щелканьем клюва. Когда птица взволнована, веки двигаются особенно выразительно, сова покачивается на насесте из стороны в сторону, словно собираясь танцевать хулу-хулу, потом вдруг раскрывает крылья и щелкает клювом — ни дать ни взять химера, символ какой-нибудь особо лютой религии. Вуди все это отлично исполнял у себя в клетке, даже по заказу, если ему показывали что-нибудь вкусненькое, вро

де мышонка. Я не сомневался, что надо только поместить Вуди на подходящем фоне, и я смогу легко отснять его номер.

В обнесенном сеткой «павильоне», где я фотографировал птиц, мы соорудили нечто вроде большого дерева, опутанного ползучими растениями и иными паразитами, а задником служила зеленая листва и синее небо. Сюда я принес Вуди и посадил его на ветку в самой гуще зелени. Сцена, которую я задумал, была проста и естественна, вполне посильная, по моим расчетам, даже для совиного ума. Если Вуди не станет артачиться, я управлюсь за десять минут. Сидя на ветке, сова таращила на нас исполненные ужаса глаза. Я стал за камеру. Только я нажал кнопку, как Вуди быстро моргнул и решительно отвернулся от нас с таким видом, будто мы внушаем ему крайнее отвращение. Твердя себе, что терпение важнее всего для кинооператора-анималиста, я смахнул пот с глаз, подошел к ветке, повернул сову кругом и возвратился к камере. Пока я дошел до нее, Вуди опять сел спиной к нам. Может быть, свет слишком яркий? Я послал людей за ветками, которые мы разместили так, что они прикрыли птицу от прямых лучей солнца. Но Вуди упрямо показывал нам спину. Было очевидно: если я хочу его снять, надо все переставить и зайти с другой стороны. Изрядно вспотев, мы перетащили около тонны зарослей. Пусть Вуди смотрит в ту сторону, которая ему больше нравится.

Пока мы, обливаясь потом, таскали толстые сучья и ветки лиан, он сидел, удивленно разглядывая нас. Великодушно позволил мне правильно установить камеру (это было отнюдь не просто, потому что теперь я снимал почти прямо против солнца) и спокойно повернулся к ней спиной. Я готов был удушить его. Тут на небе, готовясь поглотить солнце, появились зловещие черные тучи, и снимать стало невозможно. Я снял камеру с треноги и в самом убийственном настроении пошел к ветке, чтобы забрать свою кинозвезду. Тотчас Вуди повернулся ко мне, восхищенно защелкал клювом, исполнил лихую хулу-хулу, потом расправил крылья и поклонился мне с напускной скромностью артиста, выходящего на семнадцатый вызов.

Наши съемки чрезвычайно занимали всех местных жителей, включая вождя Фона. Они лишь полтора года назад впервые увидели

кино. И когда приехали мы, они все еще горячо обсуждали увиденный тогда фильм.

Полагая, что Фону и его советникам интересно будет побольше узнать о том, как делают фильмы, я предложил им прийти как-нибудь, утром и посмотреть съемку. Они с радостью согласились.

— Что ты будешь снимать? — спросила Джеки.

— Все равно, лишь бы побезо-биднее, — ответил я.

— Почему побезобиднее? — осведомилась монтажница Софи.

— А зачем рисковать... Если какая-нибудь тварь укусит Фона, вряд ли я после этого останусь персона грата, верно?

— Что ты, что ты, этого нельзя допускать, — сказал Боб. — А что же ты все-таки наметил?

— У меня все равно задумано несколько кадров с мешетчатыми крысами, вот их и снимем. Онй даже мухи не обидят.

На следующее утро мы все приготовили. На особом помосте устроили съемочную площадку, имитирующую участок лесной почвы. Рядом растянули нейлоновый тент, чтобы Фон мог сидеть под ним со своею свитой, и поставили столик с напитками. И послали сказать Фону, что мы его ждем.

Глядя, как он и члены совета идут к нам через широкий двор, мы залюбовались этим зрелищем. Впереди — Фон, в красивой голубой с белым мантии, рядом с ним, заслоняя супруга от солнца огромным оранжево-красным зонтом, семенила его любимая жена. Далее шествовали советники в развевающихся мантиях зеленого, красного, оранжевого, алого, белого и желтого цвета. Вокруг этой красочной процессии сновали и прыгали сорок с лишним детей Фона — будто маленькие черные жуки суетились вокруг огромной пестрой гусеницы.

— Доброе утро, мой друг! — улыбаясь, воскликнул Фон. — Мы пришли посмотреть на твое кино.

— Добро пожаловать, мой ДРУ^Г> — ответил я. — Ты не против, если мы сперва выпьем?

— Ва! Конечно, не против, — сказал Фон, осторожно опускаясь на складной стул.

Мы пригубили стаканы, и я стал объяснять Фону тайны киносъемки, показал ему, как работает камера, как выглядит пленка, рассказал, что каждый маленький кадр отвечает отдельному движению.

— А когда мы увидим фильм, который ты 'снимаешь? — спросил Фон, усвоив основные принципы.

42