Вокруг света 1967-12, страница 52
— В университете есть хунвэй-бины? — Да. Создано два отряда. Мы уже ходили на встречу с председателем Мао. Видели его. — А меня не было! — кричит мой фудао. — Какое несчастье! Они не очень-то хотят говорить при мне, боятся: знают, что я понимаю. Меньше чем через месяц мой фудао вступил в хун-вэйбины. 20 августа. В стране «культурная революция», занятий нет. Никто не занимается уже с мая, только я один — советский стажер — получал консультации до июля. Теперь и у меня занятий нет. Моего консультанта, профессора древней китайской литературы Го Юй-хэна, не видно. — Преподаватель Го отстранен от преподавания, — сообщает фудао официально. — Он прича-стен к черному царству. «Черным царством» называют маоцзэдуновцы семнадцать лет народной власти, с 1949 по 1966 год. Весь партийный аппарат, управлявший в эти годы страной, в их глазах — «черные бандиты», преступники. Профессор Го Юй-хэн — партиец, заместитель заведующего факультетом. Уже поэтому он преступник: причастен к «черному царству». С ним могут расправиться теперь. 24 августа. Мы с фудао живем в одной комнате и стараемся держаться корректно. Просыпаюсь как всегда — в шесть утра. Коридорный громкоговоритель включен на полную мощность. Оглушительный армейский марш — и диктор торжественно произносит титулатуру Мао Цзэ-дуна: «Великий Учитель, Великий Вождь, Великий Полководец, Великий Кормчий». Эта четырехчленная формула повторяется ежедневно. Волей-неволей слушаю радио. Спешить некуда — занятий нет, библиотека закрыта, план моей научной командировки безнадежно сорван. Стоит открыть глаза — передо мной портрет Мао Цзэ-дуна. Фудао повесил его над своей кроватью, и он теперь глядит на меня с противоположной стены. Сквозь рев громкоговорителя сегодня я различаю необычный шум за окном. Под грохот барабанов тянется нескончаемая лента красноповя-зочников — хунвэйбинов. Это те, кому не хватило места в грузовиках и автобусах. Значит, снова Жгут книги... идут на парадную встречу с «Великим Кормчим». Три такие встречи уже состоялись — людская масса парализовала город; число участников такой встречи — примерно миллион. Зато университет пуст. Оба местных отряда хунвэйбинов, соперничающих друг с другом в «революционности», уже рассажены по машинам. Им транспорта хватает — они реквизировали машины заранее. Пекинские хунвэйбины — элита движения. Они уже видели «Самое-самое красное солнце», уже разгромили партийные организации и органы народной власти. В университете наводит «новый порядок» комитет «культурной революции». (Впрочем, для самых крайних, левых экстремистов, и он недостаточно «революционен».) После завтрака я выхожу в город. На большой улице, ведущей к центру, автобусов нет — тоже реквизированы хунвэйбинами. Рабочие и служащие едут на работу на велосипедах, бредут пешком. Люди молчаливы, ни возгласов, ни смеха. Каждый день по городу ползут слухи о погромах и налетах. Начались они совсем недавно — это дело рук хунвэйбинов. Хунвэйби-новские лозунги и ультиматумы меняются каждые два-три дня. Сначала разгромили книжные магазины, потом били парикмахеров за модные прически, потом уничтожали «буржуазные това ры» — вроде кружек с цветочками. Каждый день — новая задача. Что же они будут делать сегодня? Через пролом в средневековой городской стене старого Пекина шоссе входит в город. Улица полна сухим стуком молотков, на крышах множество людей. Пекин сохраняет во многом свой исторический облик. Одноэтажные здания из серого кирпича, крытые серой черепицей, выходят на улицы слепыми фасадами. Только зелень украшает город — в Пекине много деревьев, но совсем нет травы. Сегодня жильцы старых домов сидят на крышах и старательно сбивают молотками лепку карнизов, черепичную скульптуру на углах крыш, соскабливают резанные в камне надписи на фасадах. Когда-то, триста-четыреста лет назад, здесь помещалась знаменитая аптека. От нее осталось высеченное на фасаде название — в старинном, трудном теперь для чтения начертании. Его вырубают в поте лица. Улица покрывается осколками битой черепицы. Белесыми язвочками светятся свежесколо-тые места. На стене чуть ли не каждого старого дома красуется очередная хунвэйбиновская прокламация. На этот раз передо мной отпечатанный в типографии листок. В моем университете типография была захвачена силой, в «революционной» манере. «Винтовка 50 |
