Вокруг света 1967-12, страница 53

рождает власть», — изрек Мао Цзэ-дун. Винтовок у хунвэйбинов пока еще нет, но культ насилия процветает. А типографии нужны для «культурной революции». Каждый отряд хунвэйбинов хочет иметь свою. Этот листок требует от жителей Пекина продемонстрировать верность идеям Мао Цзэ-дуна уничтожением всего того, что связано с «проклятым прошлым».

Иду по улице, вижу, как старикан с красными глазами ленивыми ударами молотка уродует каменного льва у своих ворот. Лев старинный. Столетие назад здесь наверняка жили богачи. Теперь все эти флигеля давно заселены простым людом. Старый лев уже не оберегает покой знатного рода. Его уродуют просто так, символически.

— Это старинный лев? — спрашиваю я.

— Старый, — отвечает старик. — Мой дед не помнил, когда его поставили. Он всегда был здесь.

Под ударами молотка скульптура утрачивает очертания и превращается в угловатую глыбу.

— Он вам мешает? Совсем его уберете? — осторожно интересуюсь я.

— Потом, может быть, совсем уберем, — продолжая тюкать льва молотком, отвечает старик. — Сейчас мы должны показать, что его не боимся.

— Красивый был лев.

— Красивый, красивый, хорошо сделан, прочно. Смотрите, какой прочный, — говорит старик, продолжая тюкать по камню. Он осторожен: вокруг уже столпились зеваки, и среди них юнцы с красными повязками. В таком окружении много не скажешь. Недаром китайцы отвечают теперь на вопросы односложно. Чтобы выжить в разгар «культурной революции», нужно быть очень осторожным (да и это еще ничего не гарантирует). Никто не знает, что с ним будет завтра, а дальше и не загадывают.

В автобусе рядом со мной разговорились пассажиры.

— Ты плохо выглядишь? Устал?— спросил один другого.

— Нет. Плохо сплю.

— Я тоже плохо сплю.

И замолчали. На людях теперь не разговаривают ни о чем. Лучше помолчать. Так безопаснее.

25 августа. Универмаг-пассаж на Сидане по-прежнему полон народу. Это старинные торговые ряды, почти без следов модер

2*

низации. Сложная система коридоров, переходов, галерей, крытых двориков. Магазины, крошечные театрики, рестораны, столовые, закусочные, пельменные. На прилавках вежливые надписи: «Товарищи революционные покупатели! Если, по вашему мнению, ка-кой-либо товар выглядит буржуазным, просьба сообщить администрации для принятия мер». По улице снуют хунвэйбиновские патрули. Проводят задержанных -4- кого под локотки, кого с выкрученными за спину руками.

Хунвэйбины придумали свой способ: вывернутую руку упирают локтем в спину, а кисти задирают вверх. Человек тут же скрючивается лицом вниз. Так его и тащат беспомощного. Такую фигуру промеж себя хунвэйбины называют «реактивный самолет». Они хорошо понаторели, сделают из всякого «реактивный самолет» проворно и ловко...

У сложного перекрестка Си-сы, на широкой боковой улице, легко заметны красные ворота. За ними буддийский храм Гуан-цзисы, один из известнейших в городе. В 1958 году я осматривал его, сейчас, восемь лет спустя, это оказалось невозможным. Красивые ворота сплошь облеплены прокламациями и ультиматумами. Авторы большинства — школьники.

Храм строился в XII веке при династии Цзинь. Потом отстраивался в XV при Минах. Тогда ворота были облицованы фигурной цветной черепицей.

Судя по прокламациям, хунвэйбины и «маленькие застрельщики» — школьники сбили с ворот черепицу собственноручно. Не сумели заставить стариков монахов поработать молотками и зубилами.

Свернув с тротуара, я подошел к воротам и стал подбирать цветные осколки, на которых сохранились фрагменты изображений. Никто из многочисленных прохожих не подошел ко мне, никто не остановился поглазеть на иностранца. Напротив, они отворачивались и убыстряли шаг.

Ворота были плотно захлопнуты, но сквозь щели старых рассохшихся досок я без труда оглядел первый дворик: опрокинутые железные курильницы, ободранные и помятые цветы, заколоченные досками крест-накрест двери ближайшего храмового зала. На досках запрет: «Снимать воспрещается!» Что осталось внутри, неясно. Хунвэйбины

прошли здесь, торопливо ломая и топча, не столько от неприязни к цветам и храму, сколько во имя печально известного девиза «Все позволено».

Всего тяжелее была запуганность окружающих, боязнь прохожих видеть и слышать. За хунвэйбинами — безнаказанность, обеспеченная снизу штыками армии, полицией, а сверху, политически, самим Мао Цзэ-дуном. Впрочем, разрушали преимущественно важнейшие, самые ценные храмы, прежде обращенные в музеи и охраняемые как памятники старины. Разрушили, чтобы показать: семнадцати годам народной власти пришел конец, устанавливается «новый революционный порядок», а новым хозяевам — хунвэйбинам — прошлое ни к чему.

26 августа. Пока хунвэйбины бесчинствуют в северо-восточной части города, у советского посольства, остальные кварталы отдыхают от них. Троллейбус идет мимо парка Бэхай, и я успеваю заметить, что парк закрыт. Из троллейбуса хорошо видно, как люди в спецовках скалывают барельефы с постамента буддийского храма на центральном холме. Молотки и зубила вспыхивают солнечными зайчиками. Ударов не слышно — далеко. Вот почему закрыт вход в парк.

На следующей остановке троллейбус пустеет. Схожу вместе со всеми. Пассажиры — бесплатные — тоже хунвэйбины, Только не пекинские, а провинциалы. Они еще не закалились в «культурной революции» и приехали за «революционным опытом». Как и всякий китаец, попадающий в свою столицу, они первым делом спешат осмотреть императорский дворец, ныне музей Гугун, «бывший дворец» — по-китайски. Они очень мало видели в жизни, эти юноши из провинциальных местечек. Я, иностранец с европейской внешностью, тоже «столичная достопримечательность». Поглазеть на меня — для них редкое развлечение!

В музей меня не пускают. В нем открыта выставка «революционного воспитания». Правда, пока еще можно посмотреть императорские палаты и покои.

— Почему же вы не пускаете? Разве здесь тоже были разрушения? — осведомляюсь я у ворот.

— Нет-нет, музей охраняется. Здесь читают лекции о «культурной революции», которые иностранцам не разрешено слушать.

51