Вокруг света 1968-02, страница 46

Но ведь юноши знают, что они не удостоятся внимания, если не совершат хотя бы один угон.

В свое время самым знаменитым на весь север Чада бандитом был Сулейман-йорда. Двадцать лет он оставался неуловимым.

Приезжали в ферик стражники:

— Видели Сулеймана?

Никто никогда нигде не видел Сулеймана. Закон молчания, скрепленный страхом, но больше — восхищением, ограждал и хранил его. А теперь? Теперь Су-лейман, остепенившись, иногда рассказывает в кругу мужчин о днях своей юности.

«Однажды в ферике, когда так же кружились вокруг огня девушки, я подошел к ним. Ведь они были красивы, а мне было восемнадцать лет — в этом возрасте все девушки для нас прекрасны.

Но они посмеялись надо мной.

«Сулейман что женщина, — пели они, — он никого не убил и не угнал ни одной коровы».

Тогда я взял двух коров из стада моего отца и погнал их на рынок в Мусоро. Но отец нагнал меня дорогой.

Я сказал ему: «Отец, оставь мне коров, иначе девушки будут смеяться надо мной». И отец оставил мне коров, я их продал и купил сахарные головы, много чая, шелковых платков и серебряных колец, потом вернулся в ферик и все это роздал девушкам, когда те танцевали.

Но девушки опять посмеялись надо мной: «Сулейман не может стать мужчиной, он никого не убил и ничего не смог украсть, кроме коров своего отца».

Тогда я вернулся к отцу и сказал ему: «Придется мне теперь уводить коров у других». Мой

44

отец подумал и ответил: «Да, пожалуй, тебе надо идти уводить коров у других».

Я взял у него самого быстрого коня, потому что моего отца все уважали и мне нельзя было идти воровать пешком. Я отправился на юг, где кочуют люди феллата, которые пасут быков с громадными рогами и стреляют отравленными стрелами... И у меня стало много денег, а во всех фериках

от южных озер до северных песков женщины пели о моей удали».

Когда я спрашиваю Сулеймана, почему он продолжал угонять коров и потом, он отвечает мне:

— Что ты хочешь, чай вскоре был весь выпит, платки загрязнились... и девушки перестали петь. Вот, чтобы вновь послушать их, я опять отправился в соседние земли...»

А юноши, что почтительно внимают ему за спиной, прицокивают языками, завидуя столь славной судьбе.

На каждом большом ферике вспоминают времена знаменитых «мадлумов», где решались сообща все тяжбы и обиды.

— Танй мадлум! — говорили раньше. — Хочу справедливости.

И токут одно за одним дела — об обидах и убийствах, о кровной мести, которая теряется во тьме веков и которую семья передает по наследству вместе с верблюдицами, разноцветной посудой и серебряными украшениями.

Вот, например, старик отец требует со своего сына четырех коров. За что?

— Когда он отправился промышлять у соседей, я отдал ему свою кобылу, а значит, «вошел в долю на одну лапу».

То есть, иначе говоря, получил право на четверть добычи.

Даже за убийство можно было расплатиться коровами — «диа»,