Вокруг света 1968-04, страница 20

оставила дереву времени на радость и песни. Ели некогда было даже поговорить с подругой, и, когда срывался тупой бурелом, она успевала только один раз вскрикнуть и с глухим стоном свалиться на седой мох.

Сейчас ель в печи рядом с огнем. Смолистые, жилистые еловые дрова и здесь остаются добрыми тружениками. Но дерево не хо*4ет умирать. Ель потрескивает, будто сердится, а иногда, словно вспомнив что-нибудь слишком трудное, вдруг выбросит в сердцах из печи тяжелый уголь...

Иногда я выбираю из поленницы кривые ольховые чурочки. Я не варю на них уху, не кипячу чай, я просто подбрасываю их в печь и недолго слушаю последний рассказ ольхи. Ольха родилась сиротой. Жила на болотце, без леса. Ее терзал ветер, смывало весенней водой, леденило морозом. Она гнулась, обламывались ветки, но ольха росла, цеплялась за жизнь, а потом вдруг узнала, что она всего лишь дурнушка. С тех пор олыиинка не заглядывалась больше на березы и сосны, а осталась навсегда у темной воды рядом с такими же неуютными горемыками.

Ольха жила недолго, как недолго живет на ольховых дровах коротенький красный огонек. Огонек проходит быстро, на него можно только смотреть, он бывает и жарок, жарок, наверное, от желания ольхи хоть здесь, хоть последний раз быть веселой и даже полезной...

Сейчас в моей печи одна ель. Она уже успокоилась, смирилась с огнем и честно работает. От такого ровного, трудолюбивого огня быстро разойдется, разогреется печь, глубже останется жар в кирпиче, в камнях, которые лежат ниже, под кирпичом. Иногда на камень старики выложат и битое стекло. Стекло тоже для жара, для жаркой и долгой печи. Стекло укроют, зальют глиной. Глина смачивается водой, и эту глину долго-долго бьют плоской тяжелой доской. После этого останется ровная, гладкая поверхность — пол очага, под печи. Когда глина высохнет, станет настоящим печным подом, в очаге разведут огонь, а после огня уложат на под хлеб, рыбу, пироги или подовые лепешки... Но глина не прочна, она крошится, под снова и снова приходится набивать доской, и хорошо, если окажется рядом ровный фабричный кирпич. Тогда на глину вы

стилается другой, верхний кирпичный слой. Камни, стекло, кирпич удержат огонь, оставят его в себе, а потом испекут хлеб, лепешки и пироги с рыбой. Хлеб и пироги пекутся и сверху от жара, что идет со стенок и свода очага. Когда свод низкий и стенки близко наклоняются к поду, печь бывает горячей и душной. В такой печи быстро разгорится огонь, но удержится недолго — огню негде было поплясать, покрутиться, и он улетел в трубу. В такой печи хорошо и быстро кипятить, но сушить и парить неловко.

Когда печь высокая и охватис-тая, огонь перед трубой успеет нагуляться по стенкам, успеет задержаться и глубоко и надолго разогреть камень, стекло и кирпич. Такая охватистая печь дров просит ненамного больше, но хорошо держит тепло, и около нее легко смотреть огонь. Огонь не беснуется, не рвется улетать, а живет свободно и ярко, как на воле.

У меня спокойная, тихая печь. Давно прогорели еловые дрова, давно вскипел чай. Чай на столе, в кружке, рядом с новой папиросой, с ее мягким задумчивым дымком. За дымком исчезает окно, не слышно ветра, стука двери. Только печь и добрый огонь березы...

Березки поднялись у теплой опушки леса легкой голубоватой порослью. Их еще не видно, их не знают, будто и нет еще этих деревьев. Но вот зима, лето, снова зима, и вдруг весной береза заговорила, заиграла листьями и встретила людей и песни птиц ласковым ясным светом. Но песни и юность прошли, как проходят легкие, чистые облака майской весны, чтобы вдруг исчезнуть и оставить после себя уверенное июльское солнце. Береза возмужала, поднялась, окрепли ее ветви, и она стала уютней и добрей.

Березовые дрова рассказывают о себе тихим и ласковым огнем... Когда ветер и дождь уж слишком постараются за день, когда останется совсем мало продуктов, а уходить рано — еще не окончена работа, когда однажды сделается совсем плохо, тогда я топлю печь только березовыми дровами. Огонь березы живет чисто и богато. После него надолго остается в избе тепло. Ты спокойно куришь, вспоминаешь близких людей, и от этого березового тепла становится уютно и просто.

Сегодня; был просто трудный день. Еще есть продукты, еще хорошо с работой, еще одиночество лесной жизни не подошло, не загородило остальной мир. И березовые дрова пока для меня только добрые собеседники.

Сейчас я топлю русскую печь, как камин, подбрасывая по сухому березовому полену. Печь не перегревается — от нее только огонь. К ночи, когда ветер снова ударит в стекло, грохнет дверью и ворвется в трубу, я уложу в печь пяток сосновых поленьев и нагнету жару. Потом раскидаю угли и долго буду смотреть на угасающую стихию. Она блекнет, теряет краски и умирает, умирает с последним рассказом... Теперь жар пойдет по избе, и всю ночь будет тепло. Тепло от ели, от березы и от последней охапки сосновых поленьев...

Пожалуй, сосну можно назвать деревом-солнцем. Это она стояла в горячем летнем огне над чистой песней ручья, стояла над красным теплом брусники и ласково улыбалась перезвону зяблика. Это она, сосна, расправляла свои ветви навстречу июльскому солнцу, она собрала его с игл и веточек, сохранила в себе до осени, до холодов, а сегодня вдруг отдала тебе это солнце.

Сосновый огонь исполняет свою янтарную пляску, исполняет весело, жарко, как виноградное вино и пшеничный спирт. И не надо вина, не надо спирта. Сосна будоражит, кипятит, заливает все твои хмурые уголки. И нет нигде сырости, плесени. Жаркий, солнечный июль пришел к тебе вместе с тихим светом ромашки и запахом горячей земляники.

К утру ветер снова принесет в избу холод. Тогда, еще в утренних сумерках я прошлепаю по холодным половицам на кухню, нащеплю лучину, уложу колодцем дрова и снова протоплю печь.

На озере снова будет ветер и дождь. Я объеду перемет, проверю крючки, привезу домой тяжелых, холодных окуней, стукну дверью, открою заслонку и долго буду в теплой печи греть застывшие от воды и ветра руки.

От холода и жары, от воды и ветра руки давно огрубели и покрылись глубокими, больными трещинами. Я заклеиваю ранки пластырем, боль стихает. Стихает за папиросой, перед новой ночью и новым огнем, перед новым рассказом ели, сосны и березы...

18