Вокруг света 1968-04, страница 56

Не выдержав одиночества, адмирал приоткрыл купе: в коридоре, прислонясь друг к другу, спали офицеры. На полу сидел Долгушин: голова его покачивалась, в кудрявой бородке шевелилась труха, из-под расстегнутого полушубка высовывались грязные полы мундира. Долгушин проснулся мгновенно, как сторожевой пес.

— Я вас обеспокоил, полковник?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство!

— Посидите со мною, полковник. Закуривайте. — Адмирал закурил сам, пряча по морской привычке горящую папиросу в ладони.

Они курили, прислушивались к грохоту поезда, но каждый думал свое. «Надо освободить от воинской присяги этого молодого человека, но будет обидно, если он покинет меня», — думал адмирал. «Неограниченная власть верховного правителя сузилась до вагонного купе. Как странно меняются наши судьбы», — думал Долгушин.

— Я освобождаю вас от присяги, полковник, — сказал Колчак, разминая в пальцах мундштук папиросы. — Вы можете уйти куда угодно. Я теперь опасный сосед, советую покинуть меня как можно скорее...

— Я до конца с вами, ваше высокопревосходительство.

— Вас арестуют вместе со мною

— Что моя жизнь, когда погибла Россия.

— Россия не может погибнуть, полковник! Погибаем только мы — привилегированный пласт русского общества. Мы проиграли все, что имели. Не знаю, когда мы начали проигрывать, но думаю — ещ€ до революции. А-а, да что там! Не хочу ни говорить, ни думать про это. Мне остается жить только памятью, но пытаюсь вспомнить прошлое и поражаюсь — нет светлых воспоминаний.

— Счастливы воспоминания лишь одной юности, — вежливо заметил Долгушин.

— Вот правда! — оживился Колчак. — Благословенно время, когда я был лейтенантом. — Он прикрыл ладонью виски, что-то мучительно вспоминая. — Странно! Самые светлые воспоминания моей юности связаны с трагическими событиями. Вы слышали о полярной экспедиции барона Толля?

— Краем уха. Барон Толль исследовал наши северные моря и погиб. Вот и все, что я знаю.

— Да, барон погиб вместе с товарищами. Умер от голода на голом острове. А знаете, кто спасал эту злосчастную экспедицию, но не спас? — допытывался Колчак.

— Каюсь, мне неизвестно.

— Сибирский зверолов Бегичев и лейтенант Колчак...

Долгушин удивленно наклонился вперед, хотел что-то сказать, но Колчак продолжал:

— Почти два месяца бродили мы в полярных льдах. Замерзали, но шли. Несчетное число раз проваливался я в полыньи, но Бегичев выдергивал меня за эти самые, еще недавно черные волосы. Были метели, были морозы, но у нас была благородная цель, и я чувствовал себя счастливым. — Желтый румянец проступил на сухих скулах адмирала. — Сейчас никто не вспомнит про мои ледовые странствия. Меня будут проклинать, ненавидеть. Я побежден, а политика не признает побежденных.

Долгушин был смущен откровенностью адмирала. Он искал слов утешения и не находил их. Ответил скомканно, несуразно.

— Да, откровенно, да, я ничего не знал про ваши странствия. И не связывал судьбу барона Толля с вашей судьбой. Вы являлись для меня воплощением белой идеи, я верил, что именно вам предназначено восстановить Россию.

— Я тоже верил в свое предназначение, но жестоко обманулся. Смешно! И меня обманывали все, а больше всех обманывал себя я сам. — Колчак скривил губы в горькой усмешке. — Один очень умный человек сказал обо мне: если завтра какой-нибудь счастливый Колчак истребит всех большевиков, революция непобедима все равно...

— Кто же это сказал, ваше высокопревосходительство?

— Ленин. Да, именно так он и сказал. С русским народом случилось что-то такое, что я не понимаю. Не в состоянии понять...

Адмирал заглянул в окно и отшатнулся: ужас исказил его лицо, трясущимися руками он погасил свечу.

— Что это, что это? Там, на телеграфных столбах? Господи, что там такое?

По вагонному окну пробегали двойные и тройные тени — черные в примороженном свете январской ночи.

— Это повешенные партизаны, ваше высокопревосходительство. Они казнены вашим именем...

5

Андрей Шурмин шестые сутки жил в партизанском отряде Новокшонова, на хуторе Филип-повском, около станции Зима. Ему удалось без происшествий добраться до Новокшонова и передать письмо Бурлова.

— Мы Колчака стережем, как охотники матерого волка, — сказал Новокшонов. — Старо-зиминские партизаны тоже не лыком шиты. А тебе, Андрей, придется у нас погостить, обратно на Тулун пути нет, поезда не ходят. Беляки все на восток, все на восток прут. Спешат, торопятся от нашего гостеприимства подальше. Между прочим, — Новокшонов понизил голос и заговорщицки подмигнул Андрею, — по секрету скажу, на станции Зима у нас дружки среди чехословаков есть. Подпольные коммунисты, мировые ребята! Они нам о движении всех эшелонов сообщают, о Колчаке же особо. Про каждый шаг Колчака мы знаем.

Андрей пришелся по душе Новокшонову, тот понравился Андрею. Иван Новокшонов отличался исключительным хладнокровием и храбростью. Юность свою он провел в Иркутске. В 17-м году вступил в партию и стал одним из организаторов комсомола в древнем городе на Ангаре. Новокшонов часто бывал в маленьком родном ему сельце Старая Зима — и было совершенно естественным, что именно он стал организатором здешнего партизанского отряда.

Сейчас Андрей в штабе отряда ожидал Новокшонова, уехавшего на станцию. Ординарец командира Соседко спал, храпя и посвистывая носом; Андрея тоже клонило в сон. За окном послышались сиплые, грубые от мороза голоса.

54