Вокруг света 1968-06, страница 55

ными полосами. Башни минаретов. Маслянистые блики на изразцах куполов.

Эхо моих шагов убегало вперед, в темень кривых переулков, и возвращалось уже откуда-то сбоку. В плитах мостовых саженными коваными колесами арб были выбиты глубокие колеи. В этих колеях стояли лужицы. Наверное, над городом пролился недавно редкий дождь. Ни души. Да и кого можно встретить в этот час здесь, в лабиринте глиняных стен, покрытых тьмой? Над пустынным городом медленно поворачивался низкий свод неба, и черные башни минаретов гляделись неуклюжими стрелками на звездном циферблате.

К людям меня вывел осел. Он выступил из тьмы закоулка, потоптался и опять исчез там, откуда так неожиданно появился. За углом, у крыльца, напоминающего крыльцо русской избы, две женщины хлопотали у округлой печи. Они то ли еще не ложились, то ли уже встали. От ночной свежести узбечки спасались теплыми безрукавками да несильным жаром печи. Пекли лепешки. Ответили на приветствие, улыбнулись без удивления и больше не глядели на меня. Подбрасывали в алеющее жерло печки золотистой соломы, раскатывали тесто, а потом, подцепив толстой рукавичкой сырую лепешку, одним ловким движением прилепляли ее к внутренней стенке печи. Пока хлеб не поспел, присаживались у крыльца на корточки и молча глядели на темные стекла соседнего дома, где колдовским отсветом вспыхивало пламя их печи.

На кошме росла горка лепешек. Одну, еще горячую, хрупкую и прозрачную по краям, женщины протянули мне. Лепешка была огромная, но я съел всю... И посидел рядом с ними еще немного, потому что жаль было сразу уходить от уюта их печи, запаха хлеба и человечьего гостеприимства.

Художник поднял меня утром с трудом.

— Так все самое интересное прозеваем, — торопил он. — Сегодня день базара.

Тот, кто приезжает в Хиву, должен обязательно посмотреть этот город в базарный день. Ибо это все равно что попасть в Лужники в День физкультурника. В это утро Хива просыпается

В резную дверь можно было войти. Я не посмел.

рано. Просыпается от скрипа и грохота арб, мотоциклетного треска, воплей ишаков и конского ржания. С окрестностей съезжается народ. Людской поток течет во все ворота Ичан-калы (их четверо). Протиснувшись через узкий проход между медресе Аллакули-хана и караван-сараем, толпа выплескивается на солнечный, цветастый и разноязычный рынок...

Нельзя понять, кто продает, а кто покупает. Парень в папахе из газеты сует тебе под нос связку сухих табачных листьев, а сам тем временем щупает, приценивается к яркой ткани на соседнем прилавке. Узбек-столяр, повернувшись спиной к сработанным им детским кроваткам-качалкам, выкладывает мелочь за сухую маленькую тыкву — бутылку. Над базаром стоит веселый гвалт — зазывают к товарам громко, без сквалыжной натуги, скорее радуясь, что можно вот так обратить на себя внимание, влиться в разноголосицу праздника.

Устав от крика, суетни и торгов, хивинцы отправляются по домам или садятся тут же, на базаре, в сумеречной прохладе чайханы пить зеленый чай, изредка заедая его подтаявшей карамелькой. Приезжие после базара идут в соседние магазины. Запасаются всем, кому что нужно, и с удивлением щупают бре

зент большущей запыленной байдарки. Байдарку никто не покупает, и, отчаявшись, продавцы выставили ее из магазина прямо на тротуар.

Когда солнце переваливает зенит, базар уже не тот. Он растерял всю праздничность, устал и хочет продать и купить все побыстрее. В это время многолюдье перекочевывает с рыночной площади на улицы Ичан-калы.

На рынке, в толкотне, мы с художником потеряли друг друга. И по городу потом бродил я один, втайне радуясь, что не надо делиться с кем-либо вслух своим восторгом и удивлением...

Постепенно схематичный план Ичан-калы, что видел я накануне со стены, начал превращаться в обжитый город.

У западных ворот — Ата-д ар ваза — поднимается старая крепость с остатками замка Акших-бобо. Отсюда, стоя меж сухих зубцов, можно видеть далеко-далеко. До тех границ, где пестрота построек и лиловый дым садов переходит в расплавленное марево пустыни.

Внизу, прямо перед тобой прямоугольник с зазубринами стен — медресе Мухаммед-Рахим-хана, а по правую руку — башня-коротышка: Кальта-минор — недостро-

52