Вокруг света 1968-06, страница 56
Вещи легли рядом, и я понял, что они созданы, чтобы быть вместе. Эта башня могла стать минаретом, но... енный минарет. Он должен, был стать самой высокой башней старых среднеазиатских городов. Диаметр его основания внушает уважение — почти пятнадцать метров! Но Мухаммед-Амин-хан, в честь которого при жизни должен был подняться этот своеобразный памятник, не вернулся в Хиву после поражения в битве с враждебными кочевыми племенами. И строители бросили свою затею... Чуть подальше, словно гигантский глиняный палец в перстнях, сверкает изразцами минарет Ислам-ходжа. Рядом с ним — бирюза купола мавзолея Пахла-ван-Махмуда, самого большого купола в Хиве. Даже издалека он выглядит великаном. А вблизи на размеры внимания уже не обращаешь — столь великолепны изразцовый его наряд и позолоченное навершие. Несколько лет назад керамисты кишлака Мадыр вместе со старейшим хивинским мастером Рузметом Машарипо-вым восстановили все ветхие кладки и обновили облицовку купола мавзолея... ...На хивинских улицах валяются белые сочные ягоды тутовника. Прохожие безразлично давят их ногами. Но ягоды сыплются и сыплются. Отчасти сами по себе, и еще ветер теребит ветки, а чаще — трясут деревья мальчишки. Я сидел у хауза — квадратного бассейна с цветущей водой, пил пиво и наблюдал, как два карапуза ползают по сукам над самым хаузом и вытряхивают из листвы ягоды. Ягоды падали в воду, но пацаны не горевали. Видно, им доставлял удовольствие сам процесс. Они гомонили, как галчата, пока чайханщик нарочито сурово не крикнул им что-то. Мальчишки аккуратно спустились с веток и молча исчезли. Оказалось, что чайханщик, как истый хивинец, беспокоился о дереве. Понял я это из разговора моих соседей по столу. Один из них, явно приезжий, белобрысый и белокожий, не одобрил чайханщика. На что второй, видимо приятель белобрысого, вконец обожженный азиатским солнцем, стал растолковывать: — Считаем: город отсюда продолжается на ноль пять километра. Плюс километр полей и садов. Итого полтора километра. Дальше песок. На севере, до Арала — песок, и на юг... — Он на мгновение замолчал, со значением глядя на собеседника, и, торопясь, отпил полкружки, представив сам, как много вокруг песка без жизни и без воды. И продолжал: — Дерево здесь берегут. Сломал ветку или дерево срубил — никто не простит тебе. Другое дело — что-нибудь посадить, скажут спасибо. Саксаул, например, у него корни... — он поискал с чем сравнить их длину, не нашел и ткнул, наконец, через хауз, — во-он до той стены. Корни песок держат... Его приятель молча покрутил головой, выражая удивление и заинтересованность. Видно, он ничего не слышал о древних городах, проглоченных песками, а может, просто не хотел поддерживать разговор о пустынях, невидимых отсюда, от стола с кружками прохладного пива. Пришло время мне уезжать. Уже билет был в кармане, и я отправился проститься с городом. Быстро прошел знакомым, полюбившимся маршрутом — от северных ворот к медресе Хурджум, оставил на счастье медную монетку в каменной нише с наглухо заколоченной резной дверцей... На закатном небе разливалась матовая желтизна, на ее фоне обычно пестрый Кальта-минор выглядел фиолетовой глыбой. Выходил я в западные ворота, навстречу набегавшим сумеркам. Шел той дорогой, которая где-то наверняка упиралась в пески, раскинувшиеся до самого Небит-Да-га, и дальше — до Челекена и Каспия, на сотни километров без звука и огонька. Я свернул направо и прошел чуть впереди женщины, несущей полные ведра воды... 53 |
