Вокруг света 1968-09, страница 39

ны по всему лесу. Эта деревня — самая близкая к моей миссии и единственная, с жителями которой мне удалось установить дружественные отношения. До других — не меньше двух-трех дней хода, да и трудно решиться на такое предприятие, риск не так уж мал.

Неожиданно на поляне появляется индеец: в одной руке — двухметровое копье, в другой — четыре бамбуковые стрелы. За ним

выходит еще один, и еще, и еще. Через минуту их на поляне уже с десяток. Пастор поднимается и обменивается с индейцами лаконичными приветствиями. Сквозь последнюю заросль плотного кустарника мы всей группой входим в деревню.

Как и везде у индейцев, хижины стоят полукругом. Между ними снуют детц, женщины неторопливо идут за водой к ближайшему источнику, некоторые сидят непо

У людей племени вайка, живущих на границе между Бразилией и Венесуэлой, есть поверье: не поворачивайся к незнакомцу спиной — он может наступить на твои следы, и ' к тебе придет несчастье. Беда теперь все время преследует индейцев, а профессиональные убийцы давно топчут их следы. Потому-то колчаны вайка всегда наготове и полны стрел.

Ваура — одно из племен, которое живет в Национальном парке Шингу, находящемся в штатах Гояс и Мату-Гроссу. Только здесь, на ограниченном в размерах участке, они находятся в относительной неприкосновенности.

...Ваура, который размахивает шестом с привязанным к нему изображением рыбы, призывает удачу. Изготовление, из дерева «души» рыбы — настоящая церемония для ваура. Когда наступает сухой сезон, когда мелеют реки, а рыба не идет в сети, ваура отправляются в далекий, пятидневный поход. Они идут в те места, где когда-то жил человек Солнце. Было это очень давно, и Солнце с тех пор давно уже перестало быть человеком, но там, где оно жило, осталось много святых для ваура предметов, в том числе изображение «души» рыбы. Когда деревянная рыба хорошенько раскрутится, в воздухе раздается свист. Этот свист — песня, призывающая рыбу вернуться в сети, это песня надежды и будущей удачи.

Сама природа подсказала индейцам украшения и татуировку. Молодые воины ваура, собравшиеся на военную игру-тренировку, покрыли себя знаками «своего» зверя. У племени ваура «своя» — морская чайка.

движно перед крохотными входами в свои соломенные дома.

Индеец, по всей видимости вождь, берет меня за руку и тянет за собой в одну из хижин. Индейца зовут Этрека. «Не надо волноваться,—объясняет миссионер,— Этрека просто хочет угостить нас сладким отваром кукурузы». Мы выпиваем по полной чашке.

Хотя все идет гладко и спокойно, меня не оставляет непонятное волнение. Это вовсе не страх, ведь Этрека не думает чем-либо мне угрожать. Наоборот, вождь — сама вежливость. В любом его движении чувствуется желание выполнить все обязанности хозяина дома, хотя дом этот крайне беден.

Я смотрю на индейцев, стараясь перехватить их взгляд. Похоже, напряжение, настороженность первых минут уже прошли. Женщины улыбаются, дети вновь сломя голову носятся между хижинами, один вбегает и с размаху шлепается мне в ноги. Лишь отец Педерсен все так же озабочен.

— Отец, — говорю я ему. — Спросите их, что они знают о массовых убийствах.

Американец глядит на меня с испугом.

— Спросите, спросите, — настаиваю я.

Педерсен начинает что-то медленно говорить Этреке, и вдруг я ощущаю, как все вокруг накрывает напряженная тишина. Этрека не сводит с Педерсена глаз, потом медленно поднимает руку и так же медленно опускает ее. Остальные смотрят на вождя.

Этрека начинает говорить, и кажется мне, что в этих незнакомых словах явственно слышится тяжелая затаенная грусть. Может, это только впечатление? Может, не нужно обольщаться, не нужно ловить созвучия непонятного языка? Откуда тебе знать, останавливаю я себя, что слова, которые Этрека произносит, действительно грустны? Разве поймешь, разве увидишь цвег этих слов, если у тебя одна лишь непригодная мерка — твой собственный язык? Но ведь есть еще и взгляд, есть какой-то внутренний заряд, который роднит Этреку с любым человеком Земли, есть одинаковое для жителя Мату-Гроссу и жителя Нью-Йорка отношение к страху, боли, горю, смерти...

ПРИШЕЛЕЦ — ЭТО ВРАГ

Этрека замолчал.

— Он сказал, — переводит Педерсен, — что смерть всегда жила

37