Вокруг света 1968-12, страница 20

А два щенка, сдавших экзамен на право жить, вернулись в катух, под теплое брюхо матери и тут же успокоились, отыскав соски. И собака успокоилась, заулыбалась, посмотрела на Ульвелькота снизу вверх и запылила хвостом.

Ульвелькот поднял голову, и, как-то по-слепому глядя на стенку, прислушался, и, заранее сощурив глаза, вышел на свет.

Ульвелькот до сих пор не перестал удивляться самолетам. Однажды из самолета вышел русский летчик и заговорил с ним на его языке. Это было давно. С тех пор он и подружился с русским летчиком.

Самолет заходил на посадку, слегка рыская носом, чтоб точно попасть посреди полосы; вот он озарился красноватым светом, сверкнул окнами и, коснувшись одной лыжей земли, поднял облако розовой пыли.

Ульвелькот шел туда, где должен был остановиться самолет, и с детским любопытством поглядывал на закрытую дверцу. Вот самолет остановился, дверца открылась, оттуда высунулась лесенка, и на землю, почти не касаясь ступенек, выпорх-нул — руки в стороны — человек в кожаном костюме, Иван.

— Здравствуй, Ульвелькот!

— Вот ты пришел! — произнес Ульвелькот: так звучит приветствие на его языке, и он заулыбался, и улыбка его была простодушна, как у всех очень смелых людей.

Иван — голубоглазый, лет тридцати, брови белые, выгнуты* как пропеллеры на самолете, лицо красное, зубы железные, костюм ременный — тоже улыбался. После разговора о погоде и о том, кому что достать, Иван замолчал, подыскивая в уме, чем заполнить молчание, и тут к самолету подбежала собака.

— Посмотрю твоих собак,— сказал он,— везде был, твои лучше.

— Это не моя,— проговорил Ульвелькот и покраснел от удовольствия.— Возьми щенка,— повернулся он к идущему рядом Ивану,— умные щенки. От Имикэли. Имикэли — умная собака.

Тот неопределенно пожал плечами.

Поселок сбегал по отлогому берегу к морю, которое отличалось от суши только своей ровностью, да на горизонте мираж-рефракция вытянул вверх торосы, превратив их в голубой город с острыми башнями. Иван с тоской глядел вдаль, как будто там и в самом деле был город, да только путь туда заказан.

Друзья прошли весь поселок. Ульвелькот открыл дверь катуха — она отгребла снег полукругом — и уселся на корточки перед собакой. Когда Иван пристроился рядом, собака тихо зарычала.

— Я бы взял, да здешние псы в России не живут, там жарко.

Собака зарычала громче, и ее глаза с красноватыми зрачками задвигались, показывая белки. Она посматривала то на руки хозяина, то на чужака в скрипящей коже.

— Этот будет посвящен Духу Горного Озера,— сказал Ульвелькот и поскреб желтого щенка по животу,— а этот — тебе.

Ульвелькот слегка потрепал за ухо черно-белого, в мать, щенка и повернул к Ивану свое скуластое глянцевитое лицо, необыкновенно серьезное в своей неподвижности.

Иван засмеялся, а собака, задохнувшись от злости, дернулась в его сторону, как будто в смехе

этого чужого человека и была заложена вся опасность. Но друзья не обращали внимания на ее злость и продолжали болтать.

— Если с тобой будет беда, я попрошу его дух прогнать дух твоей беды.

— Убьешь пса?

Ульвелькот еле заметно кивнул головой.

— Не верю я в это.

— И я не верю.

— Тогда зачем?

Ульвелькот пожал плечами.

— Так делали мой отец и мой дед. Почему собака воет перед смертью хозяина,, почему катается по снегу перед пургой? Может, она видит то, чего не видим мы. Может, она видит дух,— сказал он,— кто знает!

Иван улыбнулся, и эта улыбка не понравилась Ульвелькоту. Он сказал:

— Плохо ты знаешь жизнь.

Так звучит самое сильное ругательство на его языке.

Но друзья не поссорились. Слишком долго жили они на Севере, чтобы ссориться по пустякам.

— Пойдем, Иван, ко мне в ярангу. У меня спирт есть, язык оленя есть, печень нерпы.

— Нельзя сейчас, после.

Они распрощались. Ульвелькот смотрел вслед своему другу. Тот обернулся, заблестел зубами, помахал рукой. Сейчас полетит. В глазах Ульвелькота появилось что-то похожее на нежность. Он »пома-хал перегнувшимся рукавом.

Айхон, щенок, посвященный человеку, ел, рос, боролся со своим желтым братом и постоянно чувствовал присутствие матери, возвышавшейся над ним, как гора, и видел ее золотистые внимательные глаза.

Когда он пугался чего-нибудь, то катился со всех ног под ее брюхо и, высунув свой блестящий нос, рычал оттуда, чувствуя себя храбрым.

А она, ощетинивши свой воротник, собирала на носу складки и, задыхаясь от злости, показывала свои клыки каждому, кто интересовался щенками.

Только Ульвелькот мог смотреть на ее щенков. Она сама подбегала .к нему и, прижимаясь к его ногам, обутым в короткие торбаса с кисточками по бокам, вся извивалась, и пушистый ее хвост так и колотил вокруг. За ней подбегали к хозяину щенки и тыкались носами в торбаса. И Айхон выделил изо всего окружающего своего хозяина, Ульвелькота, потому что его появление сопровождалось кормежкой.

Жил Айхон в катухе, и мир, его окружающий, ограничивался стенами с солнечной пронизью, чужими собаками, которые были не прочь закусить маленьким толстым щенком, и еще ^матерью: ее присутствие он и чувствовал и не чувствовал как воздух.

А когда он очутился вне стен катуха и увидел бесконечную ослепительность тундры и моря и ярангу, его нос подсказал, что хозяин там. Потом он увидел самого хозяина и вместе с другими собаками побежал за двумя шагающими ногами так же бездумно, как прятался под брюко матери, ел или спал.

И если Ульвелькот уходил в другую ярангу попить чаю и поговорить о новом охотничьем сезоне с соседом или просто помолчать, Айхон собирал лапы и нос в одну точку и, окружив себя пушистым хвостом, превращался в пушистый клубок и

18