Вокруг света 1968-12, страница 21

терпеливо ждал. Так он мог часами высиживать свое право просто пробежаться за двумя шагающими ногами и теперь мог узнать их, как свет во тьме.

Однажды появился хозяин, взглянул на двух щенков, желтого и черно-белого, и в том, как они возились, усмотрел какой-то непорядок. Он долго курил и думал, хотя заранее знал, что нужно делать. Потом нашел два полена, привязал к ним ремни и, нагнувшись, поймал Айхона за воротник.

— Хватит. Работать будешь,— сказал Ульвелькот и подвязал Айхону полено, продевши ремень под лапой.

Щенок не понимал, что с ним делают, и не протестовал, но, очутившись на земле, почувствовал за собой нечто ползущее и побежал; сзади зашуршало. Как он ни бегал, это нечто от него не отставало.

Наконец он устал и остановился. «Оно» тоже остановилось. Айхон попробовал уйти потихоньку и осторожно пополз вперед, но «оно» разгадало эту хитрость и тоже поползло. Тогда взбешенный щенок, ощетинившись, бросился назад, на своего врага, долго кувыркался и грыз полено.

А Ульвелькот стоял, пустые рукава болтались — он смеялся.

Потом Айхон смирился. И с тех пор бегал немножко бочком, как взрослые ездовые собаки, как его отец, дед и прадеды. И теперь без шуршащего сзади полена ему чего-то как будто и не хватало.

Наступило лето, яркое и короткое, заполненное спешкой сотворения. Солнце не; заходило, и тундра покрылась цветами, и было в торопливости полярного лета что-то разгульное, праздничное, а под толстым слоем трав и мхов так и осталась линза — вечный лед.

Ульвелькот уходил в море на морского зверя, с собой брал тЬлько старого Ыта: совсем без собаки чего-то не хватает. Остальных собак держал в ка-тухе, чтоб работа для них была праздником. Морил голодом, чтоб его приход был для них счастьем. Только щенкам давал свободу.

Айхон вырос и окреп. Теперь он — ладный пес с воротником, как у матери, лапы толстые, но не короткие, грудь глубокая, опускается ниже локотков, ушки маленькие, совсем заросли шерстью, хвост поленом, между пальцев rfa лапах по-волчьи жесткая щетка, а глаза желтые и раскосые.

Айхон целыми днями валялся на солнце кверху брюхом, набирался тепла на долгую ночь, и вид у него был растрепанный, как будто утопает он в горячей постели и никак не заснет. А тут еще комар и всяческий гнус донимает, норовит укусить в нос, даже в язык, и Айхон лениво рычит, сгоняет лапой насекомых или меняет место, но от комара, как и от самого себя, не уйдешь.

И вдруг короткие ушки Айхона повернулись как на шарнирах: звук доносился сверху. Он встал и хотел отряхнуться, но прямо на него летело что-то большое с красными крыльями. Он бросился бежать, но оно легко обогнало его и, снизившись, черкнуло землю. Айхон сделал стойку и так и застыл, подавшись вперед с подобранной передней лапой, смотрел.

Наступила тишина, и появились незнакомые люди и незнакомые запахи. Айхон увидел своего хозяина и побежал к нему, волоча за собой бревно, сбивающее при движении головки трав.

Он подбежал к Ульвелькоту, прижался к его но

гам, и когда тот отступал в сторону, тоже отступал, чтобы постоянно чувствовать хозяина телом, как дремлющий пассажир на вокзале, который прижимает ногу к чемодану.

— Вот ты пришел! — приветствовал Ульвелькот человека в кожаном костюме.— Здравствуй, Иван!

— Здравствуй, Ульвелькот. Привез тебе черные очки, нож и батарейки для приемника.

Человек нагнулся и поймал Айхона за ухо.

— Красивый пес!

— Это твой, тебе посвящен. Помнишь?

Иван засмеялся, вспомнил двух щенков и сразу погрустнел: летит время!

— Как зовут?

Ульвелькот надел очки и все поправлял их.

— Айхон.

Айхон услышал свое имя, заулыбался, запрыгал, подбрасывая передние вытянутые вперед лапы и, почти прижимаясь грудью к земле, неумело потявкивал. Он, по обыкновению северных собак, почти не лаял, а радость выражал, как обреченный скрывать свои чувства, молчанием.

Человек в ременном костюме бросил Айхону твердый белый квадратик, и Айхон поймал его, но тут же выплюнул и с интересом посмотрел на человека.

— Не ест сахар!

— Не знает он сахар,— сказал Ульвелькот как будто с сожалением.

Тогда человек запустил руку в мешок, стоявший у самолета, и бросил рыбу. Но рыба не упала на землю, а сразу очутилась в лязгнувших собачьих зубах.

Айхон зарычал, не разжимая зубов — теперь это был зверь, и, устроившись под крылом самолета, в холодке, торопливо захрустел, одновременно ворочая глазами по сторонам, и его нервные уши поворачивались на малейший подозрительный звук.

А Ульвелькот со своим другом пошли в сторону яранги и все говорили и смеялись чему-то»

Прошло лето. Ударил мороз. Гнус исчез. Цветы, не успевшие рассыпаться по тундре зародышами новой жизни, окаменели в мелко сверкающей ледяной одежде и сохранились надолго. Пошел снег, и небо обесцветилось, побелевшая тундра уходила туда, где подолгу висели красные, обжигающие холодом закаты.

Айхон стал совсем взрослым псом, окреп и в собачьих драках был не последним. А мать он забыл, и она его забыла, и, когда он приближался к своим меньшим толстым братьям, чтобы закусить одним из них, она решительно бросалась на него, и он отступал перед ее исступленной храбростью.

Ульвелькот осмотрел нарты с высоко выгнутыми полозьями и проверил все соединения, связанные ремнями, протянутыми в круглый глазок. Такие нарты «играют» на ледяных застругах, не рассыпаются. А порвется ремень, перевяжешь новым — и снова в путь. Ульвелькот перевернул нарты, вытащил из-за пазухи пузырек с водой в мешочке из собачьего меха, заткнутый заячьим хвостом, и помазал полозья. Подождал, пока подмерзнет, помазал еще и поставил нарты на «ноги». Теперь дунь — полетят.

Потом увязал груз, подсунул под ремни карабин и расправил потяг, длинный ремень, толстый, со спины моржа, с кольцами, спереди прошитый жилами оленя, а сзади нарт воткнул остол — острую палку, тормоз.

19