Вокруг света 1968-12, страница 22

Надо на зимовье перебираться. Теперь Ульвелькот и во сне будет ловить песцов. Теперь у песца выходной мех, боится теперь человека.

— Эльтилькин! — позвал Ульвелькот, и подбежал Эльтилькин, большой спокойный пес с тяжелой головой, переходящей прямо в тело, как у волка, и сам весь серый, как волк, и бородатый. Он заулыбался. Это был вожак. Знает только «поть-по!» — «направо!».

Ульвелькот потрепал пса по загривку, поднял правую его лапу и надел алык — широкий ремень, ложащийся на грудь и вдоль тела, и конец ремня пристегнул пуговкой к кольцу потяга.

— Ыльхыльын! — крикнул Ульвелькот.

Подошел Ыльхыльын, второй вожак, знающий

только «кхр!» — «налево!».

Это был черный лохматый пес с белыми лапами и белым галстуком, такой же крупный, как Эльтилькин, но без бороды, охотник на медведя. Он все извивался и пытался лизнуть руку хозяина.

— Работать будем,— говорил Ульвелькот, почесывая его за ухом,— собака должна работать, а так зачем собака?

И Ыльхыльын извивался, хрипло потявкивал: он, как всякая собака, любил, когда с ним разговаривают по-человечески.

Ульвелькот говорил с каждой собакой и каждой раздавал торопливую ласку перед работой.

— Айхон! — позвал он.

Айхон вздрогнул и, сообразив, что обращаются к нему, застонал от счастья и подбежал. Теперь хозяин поговорит и с ним, погладит его, и он, не задумываясь, будет делать то, что нужно хозяину.

Ульвелькот пристегнул его посредине потяга.

— Здесь легче работать, посредине,— говорил он,— ты еще молодой, а палку таскать хватит.

Собаки рвались вперед. Ульвелькот вытащил ос-тол и крикнул:

— Усь-усь!

И упряжка понеслась. Ульвелькот сидел бочком, упираясь ногой в передний копылок, другую ногу вытянул вперед, а телом отклонялся на поворотах то вправо, то влево, чтоб не вывалиться. Собачьи лапы замелькали в морозной пыли, и от спин поднимался пар, оседая на шерсти сединой.

Вначале собаки нервничали, взлаивали, а потом втянулись в работу и замолчали: от лая быстро устаешь. И Ульвелькот затянул песню под частое мелькание собачьих лап, заунывную и бесконечную, как тундра, что, однако, не мешало ему следить, хорошо ли натянуты постромки, не лентяйничает ли какая собака, и он постукивал остолом по натянутым ремням; но нет, постромки были как струны. Собаки Ульвелькота — лучшие, и умирают они в упряжке, за работой. Иван сказал, что его собаки — лучшие на. Чукотке, а Иван врать не будет.

Ульвелькот возвращался в поселок за грузом и еще издали увидел самолет, четко обозначавшийся на красной полосе заката, и направил к нему собак. Не доезжая самолета, у стенки яранги, загораживающей ветер, он воткнул остол, остановил упряжку, а сам по инерции соскочил вперед и подбежал к самолету.

— Вот ты пришел! — радостно приветствовал он Ивана.

— Здравствуй, Ульвелькот.

— Иван! — начал Ульвелькот торжественно.— Ты

хотел клык моржа. Вот тебе самый большой клык, и на нем я вырезал сказку.

Иван осторожно взял клык и покачал головой. Ульвелькот сиял.

— Очень красиво,— сказал Иван,— а это что за красный пунктир и красное пятно?

— Это летит пуля, а это — кровь нерпы.

— Что тебе привезти из Москвы?

Ульвелькот опусти\ голову и пробормотал:

— Плохо ты знаешь жизнь.

— Ну-ну, не обижайся,— сказал Иван и обнял Ульвелькота за плечи.— А где Айхон?

Друзья подошли к упряжке. Собаки выгрызали из лап спрессовавшийся снег и при появлении незнакомца заворчали, как будто он оторвал их от очень приятного занятия.

— Хорошо работает?

— Хорошо. Умная собака.

— Все понимает?

— По-русски ничего не понимает, по-чукотски — все.

— Айхон! — позвал Иван, и в ответ Айхон заволновался и, вскинув свою острую морду, тонко взвыл.

Ульвелькот с беспокойством глянул на собаку и покачал головой.

Старый Ыт вытянул передние лапы и, упершись грудью в снег, пошел задними ногами, а потом лег на спину и начал извиваться, как червяк.

— Ыт говорит, что будет пурга, — сказал Ульвелькот, показывая на собаку,— оставайся, Иван. Язык оленя есть, печень нерпы...

— Проскочим. Срочное задание. А «сказку» я положу дома на стол и буду тебя всегда вспоминать.

Лицо Ульвелькота сегодня было особенно задумчивым.

— Возьми Айхона. Он — твой.

Собака Ивану была совсем не нужна, но он за-чем-то спросил Айхона:

— Полетишь со мной? Видишь, не хочет,— повернулся он к Ульвелькоту и, попрощавшись, направился к самолету.

Вдруг неподвижное лицо Ульвелькота озарилось как будто догадкой, и он, проворчав «плохо ты знаешь жизнь», выпряг собаку.

Иван не подумал, что его дурашливый вопрос к собаке будет принят всерьез. Когда он зашел в самолет и убрал стремянку, в открытую дверцу влетел брошенный Ульвелькотом перепуганный пес, покатился боком по железному полу, и дверца захлопнулась.

Иван посмотрел на закрытую дверцу, на собаку, недоуменно глядящую на него, покачал головой и сказал:

— Ничего. Завтра вернусь сюда и выпущу тебя.

Ульвелькот долго смотрел вслед самолету, растворившемуся в кровавой полосе заката.

Прошло три дня. Иван не прилетал.

Ульвелькот сидел у себя, курил, думал, не обращая внимания на собачий скулеж за стеной. Он знал: все его собаки в катухе.

Даже когда собака скреблась в дверь и произносила длинные речи на собачьем языке, он не оставлял своих размышлений. Но, наконец, собачьи разговоры за дверью показались ему слишком назойливыми. Он нехотя поднялся, намереваясь ударом ноги разрешить разом все жалобы. Он открыл дверь и махнул ногой в темноту. Удар по-

20