Вокруг света 1968-12, страница 75

тыре месяца. — Он помолчал. — Да, я так .считаю, — повторил он. — У нас больше людей, больше ресурсов, у нас, сам знаешь, хорошие союзники.

— Да, конечно, — ответил Райе. Он чувствовал, что его надежды не оправдались. От нечего делать он вытащил свой пистолет. — Ну, а что, мы... — вопрос никак не получался. — Мы должны победить?

— Да, это так, — ответил капитан. — Мы сражаемся, потому что нельзя проиграть войну.

Он потрогал на себе пряжку.

— И это все? — спросил он. — Только потому, что нельзя проиграть? Неужели больше ничего? — Он чувствовал себя совершенным болваном, но вопросы так его мучили, что он снова спросил об этом.

— Не знаю, война еще только началась, — сказал капитан.

— Ну, а мы-то сами, мы должны погибнуть, потому что нельзя проиграть... Не знаю, только мне нужно больше, чем это.

— Это все, — закричал капитан. В его голосе послышались металлические нотки, — И заткнись.

Теперь было неважно, говорит ли капитан или молчит. Он видел, как у капитана задергалось лицо, и Райсу больше не хотелось его слушать. Капитан взял себя в руки.

— Мы умираем, сержант, умираем одни, и это все, — сказал он.

— Простите, сэр.

Теперь их лица были видны друг другу. Кусты, что были напротив, из черных становились зелеными.

— Они начнут совсем скоро, капитан, — сказал он. Он чувствовал усталость и ничего больше.

— Твоя беда в том, сержант, — сказал капитан дрогнувшим голосом, — что ты полагаешь, будто одним из неотъемлемых прав человека является право пусть хотя бы на небольшую идеализацию собственной смерти. Ты бы не возражал против этого, а, сержант?

— Не знаю, сам не знаю что. Я бы хотел сигарету, сэр.

Они закурили в стороне от окна, прикрывая сигареты ладонями. Потом капитан вернулся к окну и потрогал пулемет.

— Солнце встает, — сказал он. — Нам нужно установить миномет.

Пока он говорил, японцы открыли огонь, и они оба пригнулись. Капитан глянул наискось в окно.

— Жара будет, солнце-то какое, — проговорил он.

— Да, — медленно ответил индеец. — Иногда так хочется смотреть на него и смотреть.

Перевел с английского В. ТЕЛЬНИКОВ

УБИТЫЕ ДВАЖДЫ

Повесть дочитана — очень достоверная, емкая, напряженная, — и странное чувство может возникнуть у читателя. Почему так одиноки герои? Откуда это ощущение, что они преданы, брошены на произвол судьбы не просто физически, в силу неблагоприятно сложившейся военной ситуации, а преданы исторически и нравственно? Ведь война, которую ведут они, для них, для народа их страны — справедливая война против войск милитаристской Японии вскоре после нападения на Пирл-Харбор.

Да, это наш век. Это сороковые годы, время, когда исподволь, а по историческим масштабам довольно стремительно складывается могущественная антифашистская коалиция, и народы выносят неотменимый приговор Гитлеру и гитлеризму, во всех его ипостасях, в любом национальном гриме.

Но проходит время боев, оставив тяжелые рубцы на теле нации, в душах поколений, минует время боевых донесений, победных корреспонденций, траура и ликований. Наступает критическое время — время анализа.

И едва оно началось, как честные историки и художники США стали раскрывать то очевидное противоречие, которое так явственно проступает и на страницах повести Нормана Мейлера: народ, с подъемом и верой вступивший в борьбу против мирового синдиката фашистских заговорщиков и убийц, в сущности, был предан теми, кто владеет Америкой. Антифашистские цели, которыми вдохновлялись тысячи и тысячи американцев, солдат и офицеров, для хозяев, страны, для тех, кто производил оружие и наживался на его производстве, были только удобными лозунгами, а порой и лозунгами вынужденными. Они вели, не решаясь признаться в этом ни народу, ни миру, свою войну с сильным соперником, который захотел подчинить себе значительную часть мира, потеснить США на земле и воде.

Суть дела заключается в том, какое общество оставил за спиной солдат и в какое общество он вернется, если уцелеет. Кто его учителя, наставники, прокуроры и адвокаты?

Герои повести Нормана Мейлера не вернутся на родину. И те, кто будет сражаться до последнего патрона, и малодушный священник — отец Миэри, с , такой готовностью бредущий в плен и падающий на полпути от японской пули. Их кости сгниют на далеком острове, затерянном в просторах Тихого океана. Они — одни из первых жертв той памятной войны и того времени, когда на множестве раздробленных участков только еще складывающегося фронта японцы повсеместно теснили американцев.

Мы не останемся безучастными к их страданиям и смерти.

Многие из тех, кто уцелел, кто вернулся домой, оказались свидетелями, а то и участниками событий, которые как бы ставили под сомненье плоды недавней победы. Они вышли из боев не к миру, которого так ждали и за который боролись, а к новым войнам. Грязная война в Корее, во Вьетнаме. Войны, сравнимые по жестокости разве что с теми, которые вели гитлеровцы. Расовые преступления Америки,

которые могли бы показаться анахронизмом в XX веке, если бы не были жестокой реальностью...

Им не суждено шагать вперед, героям повести Нормана Мейлера, с тем большим вниманием и неотступностью автор «шагает» в их прошлое.

Вся повесть, собственно, и представляет собой напряженное сиюминутное действие, драматическую перебежку под огнем, защиту здания, которое постепенно теряет свое стратегическое значение, — и непрерывную, последовательную ретроспекцию, возвращение в прошлую жизнь героев. Нельзя сказать, чтобы этот прием был нов; скорее он привычен, характерен для множества произведений западного искусства и литературы. Это испробованная конструкция: когда вообще-то неизбежные для человека мысли о доме, о близких, о прошлом не просто присутствуют, но искусно собраны, сгруппированы, играя роль не меньшую, а может быть, и большую, чем непосредственное действие, чем поступки, рождающиеся на наших глазах.

Весь вопрос в том, сольются ли эти два потока, дадут ли единство: психологическое и стилистическое. Это Норману Мейлеру удалось в большой степени, и я думаю, что читатель вполне оценил его эмоционально насыщенную, умную прозу. Нас постепенно захватывает сам драматический эпизод боя и, быть может, еще сильнее забирает прошлая жизнь героев.

Разумеется, она разная, эта жизнь: от мещанской, грошовой бездуховности Векслера до мучительных и бесплодных поисков духа капитана Боуэна Хилларда. Но всякий раз эта жизнь — реальная, действительная и не приправленная горечью, а можно сказать, замешанная на ней, насквозь пронизанная неустройством, бедой, немым призывом о помощи.

В повести «Ставка на небеса» общественный приговор, который выносит своему обществу автор, звучит убедительно и сильно.

«Мы умираем, сержант, умираем одни, и это все», — говорит Хиллард, когда защитников здания и уже потерянной дороги остается только двое. А чуточку раньше, когда безнадежность уже подступала, он размышлял о том, что в жизненных своих метаниях и сомнениях он все же искал «...нечто такое, на что можно опереться. И этим «нечто» чаще всего было слово Америка... И все же в эту минуту он ненавидел слово «Америка», он чувствовал, что крушение его жизни в значительной мере вызвано им самим, но он также чувствовал, что Америка обманула его, научила негодному и ничего не предложила взамен».

В этих мучительных размышлениях капитана Хилларда -— психологический ключ вещи. Ставка на земную жизнь бита, и малодушный отец Миэри может предложить им иллюзорную ставку... на небеса. Японская пуля только убивает их, прерывает нить жизни, убивает в тот час, когда они могли бы стать подлинными героями. Но они так и не в состоянии осмыслить своей исторической роли, значения своего дела, потому что родина, Америка, слишком долго отнимала у них жизнь и не убивая их физически.

АЛЕКСАНДР БОРЩАГОВСКИЙ