Вокруг света 1969-04, страница 32

Потом он увидел их. И все равно не побежал. Только приостановился — на миг, и глянул — высокий, выше любого мужчины, — и весь подобрался, мускулы напряглись, но не прыгнул, не побежал, не изменил направления, а незаметно и незримо устремился вперед — в легком и свободном оленьем полете, почти рядом, в двадцати, наверно, футах от них — голова откинута, и в глазах не страх, не надменность или гордость, а непуганая, первобытная, первозданная бездна, и Сэм Фазерс, стоя чуть впереди мальчика, протянул, приподнял руку — ладонью кверху, и медленно произнес несколько слов — на языке, которому мальчик учился в кузнице, слушая беседы Сэма и Джабеке-ра, — слова поплыли в звуках юэловского рожка, трубящего о смерти:

— Хозяин. Праотец.

Когда они подходили к Вальтеру Юэлу, тот даже не обернулся, стоял к ним спиной, неподвижный и ошарашенный.

— Смотри-ка, Сэм, — сказал Вальтер раздумчиво. Он стоял, не глядя на них, над оленем: теленком, родившимся прошлой весной. — Такой малютка — не хотелось стрелять, но следы! Если б не его это были следы, я подумал бы, что тут проходил олень, какого я и в жизни не видел, — бык! Следы-то чуть не больше коровьих — и одни.

III

О ни подъезжали к шоссе в темноте. Дождь прекратился, похолодало и прояснилось. Майор де Спейн, генерал Компсон и Маккаслин ждали их, сидя у костра. Легкий шарабан темнел невдалеке.

— Взяли? — спросил их майор де Спейн.

— Кролика с рогами, — ответил Вальтер. Он сбросил с мула маленькую тушу.

Маккаслин посмотрел.

— А большого не видели?

— Да и Бун, я думаю, не видел, — сказал Вальтер. — Спугнул корову в кустах, охотник.

Бун принялся орать и ругаться, проклинать и Сэма, и Вальтера, и всех, мол, не дали собак, упустили оленя.

— Ладно, неважно, — сказал майор де Спейн. — Не уйдет, возьмем его на будущий год. Поехали домой: поздно, пора.

Было уже за полночь, когда они высадили Вальтера — у ворот его дома, в двух милях от Джеф-ферсона, и отвезли Компсона, и вернулись к де Спейну, где мальчик и Маккаслин должны были ночевать, — до их дома оставалось 17 миль. Небо расчистилось, и мороз окреп, и под ногами весело похрустывал ледок, когда они впотьмах пробирались по двору, и дом их ждал, теплый и темный, а потом майор де Спейн зажег свечу и проводил их наверх, в комнату для гостей. И была большая и уютная кровать, и ледяные до дрожи, а потом приятные простыни, и дрожь прошла, и мальчик вдруг все рассказал Маккаслину — про оленя, про любовь, про отчаяние и смерть, и тот слушал, а потом мальчик сказал:

— Ты не поверил? Знаю, не поверил...

— Почему же? — ответил Маккаслин. — Поверил. Так уж заведено на нашей земле. Все рождается для яростной жизни, бурлит и радостно уходит в землю. Для печали и страдания тоже, конечно, но они-то и рождают любовь и сострадание, да и всегда этому можно положить конец, если ты веришь, что действительно страдаешь. Но даже и страдание лучше, чем ничего: только позор хуже небытия. Никто не живет вечно, ты знаешь и видел, но каждый переживает свой земной срок. И где-то это остается — не может не оставаться: не для того все создается, чтоб исчезнуть бесследно. А земля не такая уж глубокая и вместительная и ничего не хранит: все идет в дело. Попробуй похорони семя — не удержишь: прорвется, пробьется, прорастет к жизни, к свету и воздуху, протянется к солнцу. А они (мальчик увидел протянутую руку — черным силуэтом на темном окне, за которым виднелись чистое небо и льдистые, умытые морозом звезды), им оно, может, и не нужно, наше солнце.

— Но нам-то они нужны, — перебил его мальчик, — на земле есть место и для них и для нас.

— Конечно, — ответил Маккаслин, — есть. Тем более что им и не надо места, они ведь и тени не отбрасывают, они...

— Но я видел его! — вскрикнул мальчик. — Видел!

— Знаю, — сказал Маккаслин..— Я тоже видел. В день, когда убил своего первого оленя.

Перевел с английского А. КИСТЯКОВСКИИ