Вокруг света 1969-04, страница 49

Пошли бы в парк. Леденцы, пастила. Дети на каруселях, поросячий визг. Или — опять-таки из-за своих детей, что поделаешь, дети есть дети, — Уэрц мог бы посвятить этот выходной усовершенствованию крышки унитаза. А то дети без конца бегают в ванную, забывают поднимать крышку и быот по ней дверью. Поверите ли? Он сменил уже не меньше дюжины крышек, белых, розовых, зеленых и бежевых по 6 долларов за штуку; каждые два-три месяца они слетают с петель, и приходится покупать новую крышку. «Здравствуйте, мне опять нужна крышка для унитаза».

Может, поставить пружину, которая будет поднимать крышку автоматически? Нет, это опасно: что-нибудь не так сработает, и тогда, глядишь, разобьется бачок для воды. Черт знает что, вместо того чтобы заниматься делом, он вынужден в свой выходной шагать вместе с этими людьми и слушать их крики.

Со стороны Уолша, ветерана Кореи, Штукеля, ветерана Вьетнама, и Уэрца было просто подвижничеством так покорно вышагивать весь день под вражеским флагом. Но это был их долг — обеспечить, чтобы марш не нарушил стройности потока пешеходов на чикагских тротуарах. «Помните, — кричал неутомимо в свой мегафон сам помощник начальника полиции, — помните: вы будете арестованы, если займете больше половины тротуара!» В его равнодушном голосе порой прорывалась истинная страсть: так ему была противна мысль, что какой-нибудь пешеход может задержаться в своем продвижении по Государственной улице. Новый соусник должен быть доставлен покупателю, и реклама нового платья должна быть готова к пяти, и галстук за семь с половиной долларов должен быть куплен до вечера. Найдутся люди, которые скажут, что именно с этих пешеходов нужно было начинать молодым людям, если они в самом деле хотят построить здоровое общество. Восстать против них, мешать их спокойному ходу. Но, видно, не так уж далеко отползли эти молодые люди от американской колыбели, если в эти бурные дни августа они пришли к согласию с чикагской полицией. «Помните, — убеждал их в своем заблуждении какой-то парень в красной рубашке, — мы не против тех людей, которые идут по улице! Идите ближе к стене! Ближе к стене!» — все твердил и твердил он, как штучный торговец, и Чикаго беспрепятственно валил к прилавкам магазинов и к залитым чернилами партам. Парад без всяких инцидентов прошествовал мимо пятидесятидолларовых окон центрального «свинарника», оставляя свободной ровно половину тротуара.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Д. СЭК: Гром грянул в среду. И никто не бил старшего сержанта кулаком в глаз или коленом в живот для ускорения дела. Все началось с неуважительного обхождения некоего юноши с предметом вполне неодушевленным. «В конце XIX столетия, — пишет Уэллс в «Очерках истории», в главе, посвященной Англии, Франции и Германии, — гораздо менее опасно было смеяться над богом, чем над одним из непонятных его созданий — Англией, Францией или Германией». И вот в среду днем во время митинга оратор вдруг спросил: «Что там происходит?» — и пятнадцать тысяч голов повернулись влево, туда, где какой-то парень спускал кусок шелковистого изделия из нилонина с дере

вянного столба. Соответствующие строки об усыпанном звездами знамени из известного вам уже сборника всплыли в подсознании присутствующих при этом полисменов. Злоба вошла в сердце каждого полицейского с такой же скоростью, с. какой в ту же минуту на другом конце города разошлись куски праздничного торта, приготовленного в честь дня рождения Джонсона.

Спустя две минуты на чикагской траве уже лежал первый пострадавший. К ночи их будет сто. Кровь ручьем струилась по их лицам, похожим на расколовшуюся раковину устрицы. Невидимая американская телеаудитория, в тот вечер не испытавшая никакой нужды в руководстве «Чем сегодня развлечься?», возможно, не знает, что большинство чикагских полисменов не считало американцами тех, по ком ходили их дубинки; для них это были не американцы, а осквернители красно-бело-голу-бого флага Америки, не человеческие существа, а африканские шимпанзе. Не из садизма, нацизма, жажды мести, стремления сорвать злость сыпали они удары, а в защиту самых сокровенных идеалов Америки. Как смеет какой-то молокосос спорить, оправдываться, упорствовать в своем неповиновении, когда перед ним стоит голубая колонна носителей американского духа!

Т. САТЕРН: В разгар бойни одному знакомому удалось провести меня мимо швейцара в отель, и мы немедленно направились в бар, окнами выходящий на озеро Мичиган. Отсюда открывалась вся панорама рукопашного сражения, развернувшегося на улице. Все это напоминало какое-то страшное и омерзительное спортивное зрелище. Пары слезоточивого газа проникали даже сквозь запертые двери.

Напирающая толпа втолкнула в бар через зеркальные окна пять или шесть молодых людей. Полицейские бросились за ними.

— Вон отсюда! — кричал один из них. Те и сами хотели как можно скорее уйти отсюда. Но один паренек лет семнадцати идти не мог.

— Я не могу двигаться, — сказал он.

— Ты отсюда уберешься, сукин сын! — сказал полицейский и ударил его палкой по голове. Двое других подхватили парня за рубашку и поволокли по полу к вестибюлю.

Сидевший рядом со мной человек средних лет с ленточкой сторонника Хэмфри наблюдал за этой сценой с брезгливым выражением.

— Чертовы дети, — пробормотал он, — я еще ни одного чистого среди них не видел.

И он оглянулся на улицу, где туча голубых касок и противогазовых масок, размахивая дубинками, врезалась в толпу, явно состоявшую из людей, оказавшихся там совершенно случайно,

— Черт, — ворчал он, — по мне, уж лучше жить в одной из этих стран с полицейским режимом, чем мириться с подобным положением.

Д. СЭК: Чикаго умножил ряды не только революционеров, но и реакционеров. И они сильны не только числом, но дубинками, пистолетами, слезоточивыми газами, броневиками, атомными бомбами и, как показал Чикаго, своей готовностью все это применить.

Чикагская полиция еще более укрепилась в своей добродетели: Закон и порядбк. — Не шали. — Пожалеешь розгу — испортишь ребенка. — Повинуйся. — Жуй шпинат. — Помогай местной полиции.

Перевела с английского А. РЕЗНИКОВА

47